Память – это ты

Я прислонился спиной к стене и скользнул вниз, как любил делать Полито. Взял гитару и стал играть сам для себя. Даже кепку на тротуар не положил. Я играл тихонько, словно дарил последнюю колыбельную городу, который никогда не проснется и навсегда останется таким же тихим и молчаливым.

Я не пел. Не хотелось. Мои холодные пальцы словно сами по себе перебирали струны.

Через полчаса солнечные лучи пробились между домами и легли на вращающуюся дверь отеля. Я знал, что до моего угла они доберутся только к полудню. Солнце мне тоже нужно было искать самому? Да, разумеется. Потому что иногда ты сталкиваешься с чем-то таким, что повинуется универсальному закону, предлагающему тебе два пути: приспособиться или погибнуть. С чем-то неизменным, таким как солнце или время. Как дружба или любовь…

Мне не разрешали играть у входа, но было очень рано, на дворе январь, а главное, солнце светило и для меня тоже. Я встал и перешел улицу, как перекати-поле, которое несет по пустыне. Сел у нижней ступеньки и почувствовал, как солнечные лучи проникают сквозь одежду. Я вспомнил тот день, когда наконец вышел из пещеры и Хлоя отвела меня к огромному камню посреди луга. Ощущения были почти те же, если не размыкать глаз. Если бы она была рядом. Я видел бы ее улыбку, тонул в ее зеленых глазах и чувствовал, как ее волосы щекочут мне нос.

Я сыграл несколько старых песен и стал импровизировать. При мне всегда был блокнот и карандаш, чтобы записывать слова. Мне нравилось творить с нуля. Я гораздо больше боялся концов, чем начал, и так и не знаю, к лучшему это или к худшему. Наконец я запел. Сначала бормотал себе под нос, но потом музыка завладела мной, солнце согрело – рождался новый день, в котором было возможно все. Даже найти Полито.

Город еще спал, когда какой-то человек подошел ко мне неровными шагами. Я вносил кое-какие изменения в свои записи. Видавшие виды ботинки остановились передо мной. Я снова взял гитару и заиграл, надеясь, что упадет монетка-другая. Мне нужно было что-нибудь отправить в желудок, хотя бы для того только, чтобы его обмануть.

– Hey, kid. Do you like coffee?[17]

Еще не подняв глаз, я почувствовал сильный запах спиртного, от которого внутри все скрутило. Передо мной стоял усатый мужчина, высокий и крепкий; похоже, он провел веселую ночь. Я не знал, что ответить, потому что не понял вопроса. Он заказывает песню? Спрашивает дорогу? Кажется, он наконец сообразил, что находится в Испании и я не говорю на его языке.

– Кофе. Ты хочешь?

Хочу ли я кофе? Да я в тот момент был готов на все ради чего-нибудь потеплее собственной замерзшей задницы.

– Кофе? Да, конечно.

– Ok, kid[18]. Ты мне рассказываешь свою историю, а я угощаю тебя кофе.

– Свою историю? – растерянно переспросил я. – Зачем?

– Я очень люблю истории.

– Тогда два кофе. (Тот поднял бровь.) Я очень люблю кофе, – пояснил я.

После этих кратких и плодотворных переговоров он пригласил меня следовать за собой. Я взял гитару, блокнот и последовал за ним по пятам.

Мы вошли в “Мажестик”, и я остолбенел. Я много раз видел его снаружи и пытался представить себе, каков он внутри, но увиденное превосходило все ожидания. Вокруг была необычайная роскошь, приятно пахло и было очень чисто.

– Good morning[19], – сказал сонный администратор за стойкой. Но стоило ему увидеть меня, как он вытаращил глаза: – Эй, ты! Выметайся, бездельник.

Американец сказал ему что-то, по-видимому, очень резкое, потому что тот сжался и немедленно извинился.

– Ты можешь оставить гитару здесь. Он охранять.

Улыбнувшись до ушей, я протянул гитару администратору. Ответная улыбка была натянутой, но гитару он взял и спрятал за сияющей стойкой. Я поспешил за незнакомцем по ковру, который превосходил размерами мою квартиру.

Ресторан “Мажестика” был великолепен. Какой-то человек со скучающим видом играл на фортепиано, и мне стало интересно, сколько ему платят за то, чтобы вот так сидеть на табурете, которого моя задница недостойна, со всей этой едой вокруг, в тепле роскошного зала. Похоже, он не понимал, как ему везет.

Мы подошли к столу, за которым завтракали трое мужчин. Один из них, как ни странно, показался мне знакомым, хотя было невероятно, чтобы мы раньше встречались. Остальные двое были постарше – может, им было около сорока, как и приведшему меня человеку. Они жарко спорили, но мой несуществующий английский не позволял понять о чем. Когда мы сели, один из них прикрыл нос рукой. Сначала я подумал, что это из-за меня: я уже несколько дней не мылся и всю ночь шастал по улицам, разыскивая Полито. Наверное, от меня не слишком приятно пахло, но, по-видимому, еще менее приятно пахло от моего спутника. Единственное, что я понял, это слово виски и его раскатистый смех.

– Это мои товарищи – Герберт Мэтьюз из “Нью-Йорк таймс”, Джеффри Кокс из “Ньюс кроникл” и Роберт Капа, фотограф журнала “Лайф”.