Память – это ты

Из всех моих песен лишь одна была на каталанском. Песня для Хлои. Мое посвящение ей. Но проблем не возникало, поскольку я исполнил ее на публике всего раз – тогда, в таверне Хуанчо. Слишком многое было с ней связано, а мне не хотелось изливать душу прилюдно. Песня принадлежала нам и больше никому. Песня одиноких ночей на балконе. Песня, обращенная к звездам. Песня для Хлои, только для нее.

Едва выйдя из мастерской в тот день, я первым делом направился к Монтойе. Я заглядывал к нему не реже раза в неделю. Толстяк сидел на Виа-Лайетана в огромном кабинете с видом на собор. Я по-прежнему плохо себе представлял, что именно он делает и какая у него должность, но он все время занимался какими-то государственными делами, и через его руки проходила куча секретной информации. Он обычно намекал мне на разные секретные слухи. А я обычно проносил ему в кабинет какую-нибудь сдобу с начинкой. Секретарша-зануда следила за ним строже, чем жена и врач вместе взятые.

– Вы знаете, что пронести сюда булочку сложнее, чем перейти границу?

– Когда соберешься переходить границу, скажи мне, и ты поразишься, насколько это просто, – ответил он, с обожанием глядя на принесенный мной пакет.

Хотя мы никогда об этом не говорили, я знал, что он вовлечен в хитрые игры, из-за которых его легко могли расстрелять, стоило о них проведать не тому человеку. Монтойя оказывал услуги тем и этим, но был весьма своеобразным двойным агентом, поскольку нельзя было сказать, что он работает на республиканцев. Он просто устал от ситуации и был раздосадован нарушением обещаний. Целыми днями он говорил о демократии тут и демократии там, о том, чтобы при помощи выборов и политических партий вернуть власть людям. Изначально предполагалось, что Франко восстановит порядок, и он это сделал, но потом Франко принялся строить то, что строил, а такого Монтойя не ожидал. Страх нового мятежа, новой войны был постоянным, и стратегия государства состояла в том, чтобы ограничить нашу свободу, не дать думать самостоятельно. Нас пичкали враньем при помощи радио, кино, пропаганды, прессы. Хотя некоторые еще продолжали борьбу против цензуры, это было слишком рискованно: ничего не стоило оказаться в тюрьме, а то и на кладбище. Тюрьмы были забиты предполагаемыми преступниками, поскольку презумпции невиновности не существовало. Разумеется, оставались и те, кто не сдался и продолжал вооруженную борьбу. Эти интересовали меня больше других, поскольку, так или иначе, я цеплялся за мысль, что если Хлоя жива, то наверняка сражается в рядах партизан-маки. А у Монтойи всегда были про них известия.

– Гомер, ты знаешь, что я не могу делиться с тобой конфиденциальной информацией. И не смотри на меня так… К тому же у меня есть грандиозная новость.

– У вас на первом этаже открыли кондитерскую?

– Ох! Это не повод для шуток. – Он состроил обиженную мину, я рассмеялся.

За эти годы Толстяк стал важной частью моей жизни. Конечно, ему далеко было до капитана, но он и не претендовал на то, чтобы кого-то заменить. Я был уже взрослый и вполне мог сам о себе позаботиться, но Монтойя помогал мне как мог. Например, он предпринял необходимые шаги, чтобы квартира капитана Амата отошла мне. Благодаря такой любезности в двадцать три года у меня уже имелись собственное жилье, оплачиваемая работа и первые успехи в области музыки.

– А я-то… позвал тебя, чтобы сообщить, что вчера ужинал кое с кем, кто заинтересовался твоей музыкой… – Толстяк наслаждался моментом.

– Не хочу выглядеть самонадеянным, но… такое часто случается.

– Приятель, великая Мария Яньес говорила про тебя. Она сама подняла тему, я тихо сидел.

– Что?! Мария… Прекрасная Дорита слышала обо мне?

– Она не только слышала, она хочет с тобой познакомиться.

– Как? Когда?

– Я знал, что ты разволнуешься, поэтому сказал ей, что в этом нет необходимости.

– Да как вы могли!

– Ты же не хочешь просто встретиться с ней за кофе. Ты хочешь – и всегда хотел – подняться на сцену в “Мельнице”. Или я ошибаюсь?

– Да, конечно, но… – Я увидел, что Монтойя самодовольно улыбается. – Стойте! Не может быть! Вы договорились о прослушивании?

– Нет. Прослушивания для любителей. В следующую субботу ты вечером выступаешь в “Мельнице”, – сказал он как ни в чем не бывало.

– Но… это невозможно. В субботу вечером… это же нужно быть…

– Так же невозможно, как пронести сдобу в этот кабинет, – ответил он, с сожалением доедая булочку.

В Барселоне не было хоть сколько-нибудь известного человека, с кем не знался бы Монтойя. Из чего я сделал вывод, что…

– Неужели… – прошептал я, словно кабинет был нашпигован микрофонами. – Прекрасная Дорита… тайный агент?

– Что ты несешь! – Он отвесил мне подзатыльник. – Хватит городить чепуху. Она моя подруга. Точка. Чертенок. Иди репетируй, а то буду из-за тебя дураком выглядеть.

– Да, сеньор. Большое спасибо. Простите, что я снова об этом, но…

– Нет. Ответ на твой вопрос “нет”. Я ничего не знаю ни об этих твоих Невидимках, ни об этой твоей девице.

– Но вы сказали, что…

– Я сказал тебе все, что знал.

– Но это было полгода назад.