Память о мечте

Природа, пользуясь рукой творца,
Жизнь из темницы камня отпускает,
И мудрой плоти вечная пыльца
Родившуюся женщину ласкает.

И вот уже видны черты лица,

Стыдясь, Венера руку опускает.
Но боль неутолимого резца
Она и в вечности не расплескает.

А время, притаившись, как паук,

Ждет часа, чтоб лишить Венеру рук,
Морщины высечь с тупостью невежды.

Уже без головы летит Нике…

Но в этом удивительном броске
Она возносит торжество надежды.

Очевидцы

И снова привирают очевидцы
И сами верят домыслам своим.
Мы в зеркалах кривых чужие лица
Взамен своих – утраченных – узрим.

История! О, как правдив твой грим,

О, как пронумерованы страницы!
И оживает прошлое, как Рим,
Припавший к мраморным сосцам волчицы.

Уходит человек, как пилигрим,

Сквозь памяти рассеявшийся дым
В какие-то грядущие столицы.

О прошлом ясным днем мы говорим,

Его в пример приводим молодым.
А по ночам нам будущее снится.

Хорей

Все говорят мне: «Будь серьезней —
Сонет хореем не пиши…»
Но сердце бьется силой грозной
Хореем в глубине души.

Приходит пониманье поздно,

В свой час. А раньше – не спеши.
Всю жизнь живи с хореем розно,
Но на понявших – не греши.

Кто знает, что такое зрелость:

Плода проверенная смелость
Иль ранней завязи урок?!

Для зрелости необходимо

Все в жизни принимать терпимо.
Тогда пойдут уроки впрок!

Бродяги

Когда сверкнула вольтова дуга,
Душа не изменилась в человеке,
Аллеи в асфальтированном веке
Не отменили рощи и луга.

Все так же белы вечные снега,

Все так же сини небеса и реки,
Мы из Варяг плывем все в те же Греки,
Два локтя положив на берега.

То плавно подчиняемся теченью,

То волоком одолеваем тренье —
Нам по плечу и суша, и вода.

Себе придумывают жизнь бродяги…

Поблекли Греки, вымерли Варяги.
А мы плывем – неведомо куда.

Местоимения

Не принимает мысль местоименья МЫ.
Что в нем – лишь Я и ТЫ или ОНИ для суммы.
Статист статистики за счет чужой сумы,
За счет безличности выходит в толстосумы.

Но в ярмарочный день сметливые умы

Не купят у меня подержанные думы.
Я жизнь беру свою у Времени взаймы,
И Вечность для меня, как ростовщик, угрюма.

Опять Бетховен глух, в лечебнице Ван-Гог

И Достоевский вновь романы пишет в долг, —
Не дожили они до нового стандарта.

Но Мона Лиза ждет в бессмертье полотна,

Когда к ней подойдет в иные времена
Не Homo Sapiens, а Homo Leonardo.

Реставратор