Память пепельного леса (СИ)

Но в этой черноте, словно молоко в торфяной воде, разлилось понимание, что он всегда мог найти брата, если бы хотел еще сильнее.

«Разве не желание достигнуть цели определяет силу на пути?»

Мерзкий шепот. Предательски чужой, которого Айканаро раньше не слышал, и сейчас не смог определить его источник.

Ангарато всегда оставался за его спиной? Всегда позади, ближе, чем на шаг – там, куда он не хотел смотреть, оказавшись здесь?

Там, где горел орешник, там, где превратилась в пепел рябина.

О, он знал, что огонь сделал с его телом, но не мог заглянуть в собственную душу, хотя где-то в памяти осталась эта уродливая рана. Это воспоминание (но воспоминание ли на самом деле?), как выглядел Ангарато, когда умирал.

Саму мысль Айканаро не хотел бы хранить никогда, но не мог вырвать ни из глаз, ни из сердца, ни из…

Знал, что огонь сделал с ним, еще живым…

– Айканаро!

Не шепот, не отчаянный зов. Голос требовательный и железно строгий, словно у отца, который хотел приструнить их, когда шалости выходили за пределы разумного.

Что-то выдернуло его из памяти, как будто из сна, в темноту. Кто-то не позволил ему пробраться еще дальше в воспоминание – или его уродливое подобие, не совпадавшее с правдой, измучив и наказав себя всеми подробностями предсмертного ужаса.

– Это не наша смерть.

Словно чьи-то руки рывком спасли тонущего ребенка от смертельного течения среди черной реки разлук и воспоминаний.

– Все прошло. Все кончилось.

Айканаро мгновенно устремился к темному забытью, услышав в темноте голос Ангарато.

И успокоился. Пожар угас, сменившись звенящей тишиной.

Фэа братьев спали в Мандосе, держась за руки – те же младенцы в утробе матери, и духу с затуманенными чувствами могло показаться со стороны, что это дремлет, набираясь сил, одна – огромная, пылающая золотым искристым жаром – душа.

Золотоволосым мальчикам снилась их огненная смерть.

Со временем Ангарато привык к движению душ в Залах Мандоса. Они дрейфовали среди блеска черных колонн, будто огромные мерцающие медузы в темной глубине. Приходили и уходили одна за другой, струились, будто светлый ветер, обретший материю. В фэа погибших он порой угадывал очертания роа, которое носил дух при жизни.

Его не замечал никто, даже брат, чья фэа впала в беспамятство. Многих в годы после Дагор Браголлах обуяли горечь и горе, и это чувство, приносимое погибшими, преображало пустые тихие залы, укутанные в слюдяное сверкание искусной резьбы колонн.

Те, кто все еще находил силы быть в Белерианде счастливыми, не появлялись здесь. Смерть приносила печаль и траур разлук, несбывшиеся ожидания и неоконченные дела. Разорванную цепь времени, которой никогда не стать целой.

Ангарато держался возле брата, и это стало единственным, что укрепило их, когда смерть бросила их, словно о скалы в шторм, и разбила тела. Их души превратились в бесплодную пустошь отчаяния и потери, сжатую железным кольцом. Он выбрался из своего горящего леса. Айканаро этот путь давался тяжелее, и Ангарато сворачивался вокруг души брата, словно теплая тень, когда родная фэа начинала пожирать сама себя от боли и гнева.

Он видел, как кровоточат трещины ран и наливаются темнотой жженные выбоины изломов души.

И думал, что темницей брата стал не только Дортонион.

Айканаро был поврежден. Как будто перестал быть чем-то целым, и оставленное им в жизни горе оказалось куда больше него.

Изменчивые темные тени скользили рука об руку с ним, лодыжки застревали в обуглившихся костях, что норовили вцепиться в сапоги, как огромные колючки.

Он умер? Он был жив? Это Мандос? Это владения Моринготто, которые начинались в огне, забиравшем не только тела, но и души, а заканчивались…

Кто знает, где они заканчивались.

В любом случае, Айканаро не чувствовал, что отдыхал, и уж точно в него не изливался поток успокаивающей целительной силы для фэа.

Он чувствовал себя путешественником, но владел путем не больше гонимой по ветру пушинки одуванчика. Обгоревшие кости на дороге исчезли, рассыпавшись в прах, и теперь подвешенная в воздухе тропа пролегала в текучем, как дым на осеннем пепелище, тумане. Дымку пронзал шепот тысяч голосов – будто где-то рядом, в такой же пустоте, двигалось бессчетное количество путников, которые ускользали от взгляда.

Эта парящая дорога, усыпанная въевшимся в нее пеплом, оказалась безжалостна к нему: будто кто-то схватил Айканаро за пояс и тянул, заставляя шагать быстрее, чем это осознавал разум.

«Шагать? Разве есть у меня теперь ноги для этого?»

Он успел удивиться этой нелепой мысли.

Наверняка он был мертв, пусть испытал от этого неясное облегчение: это придавало происходящим ужасам направление, цель и смысл. Объяснение, которого он пока не отыскал – и причину.

Да, он был мертв. Даже если сейчас казалось, что целы ноги и руки, и тело, облаченное в доспехи, которые он носил в час гибели.

Айканаро посмотрел на собственные руки. Между колец кольчуги застряла грязь и… травинки. И кровь – черная и липкая на мягком сверкании серебряного металла.

«Орки. Я убивал их. Я сражался».