Память пепельного леса (СИ)

– Мама… отец. Что произошло?

– Ты предатель, – голос был едва слышен.

Айканаро дернулся, будто смертельно раненый, осознавший, кому принадлежит копье, пробившее грудь со спины.

Голос принадлежал Ангарато – половине его души, его самому близкому брату.

«Что?!»

Он подошел к нему, не отдавая себе отчета в том, что это все было…

«А чем это было?»

Видением? Кошмаром? Искуплением?

– Чем я предал тебя?

Ангарато вместо ответа оттолкнул его.

– Уходи, – его голос стал первой нотой тихой шелестящей какофонии.

Голоса отца и матери, сестры и братьев, звучали нарастая, в ритме сердцебиения, которым загрохотал весь мир вокруг: два удара – и один.

– Ты предал нас. Ты предал ее.

«Да что вы говорите такое?!»

– Ты глуп.

И не было ничего страшнее, чем слышать, как эти слова произносят родные голоса тех, кого он любил.

– Ты безответственен. Ты самовлюблен.

Их шепот…

Как же жгло в груди, которой больше не было! Как обжигало сердце – или то, что было сутью души! Как больно!

– Ты лжец.

«Хватит! Вы даже не можете объяснить, чем я это заслужил!»

Айканаро зажал уши, зажмурившись, чтобы никого не видеть, и ледяной ветер облизал его лицо колючим прикосновением, не успокаивая.

– Перестаньте! Перестаньте, вы убиваете меня!

Его отчаянный и по-детски беспомощный крик зазвучал громче ветра, разбился о звезды и злые слова – а потом ринулся к земле, как птица.

Айканаро открыл глаза.

На заснеженном берегу, искрящемся ото льда и полном мертвых птиц, уже не было ни души, но в прибое вместо птичьих тел плавали тела, лицами вниз, а по серебру одежд расплывалась кровь. Родичи матери, жившие в Альквалондэ…

Он уже не смог закричать – заставил себя отвернуться, и отправился вниз, к озеру, окруженному колючими черно-белыми кустами, словно собранными из обсидиана и хрусталя. Одеревеневшие ноги не слушались, будто в этом месте духов и видений могли вести себя, как живые. Или это его душа так не хотела спускаться на берег?

Его несуществующее сердце вновь сжалось от боли. Петляющая тропка вела его к озеру Аэлуин, где стояла… она, Андрет.

На ее лице отражалась нетерпеливая радость, но глядела она не на него.

На другого Айканаро, что вышел к ней серебристо-снежной тенью, готовой рассыпаться даже от легкого дуновения ветерка – он и взял ее за руки, улыбаясь призрачными губами, но улыбка была печальной, и такой знакомой, потому что…

Айканаро встряхнул головой.

«Нет».

Он помнил этот разговор, и этот день, и ее лицо, и каждое мгновение – до последнего!

Как не помнить, когда его душа как будто истончилась и посерела, когда ему пришлось отстранить от себя Андрет, бросившуюся в объятия? Она смотрела, словно дитя, не понимающее чужой жестокости.

«Есть ли худшее, чем причинять такую боль тому, кого любишь?»

– Это невозможно, – его собственный голос, как будто отраженный эхом сотен стеклянных деревьев, звучал тихо. – Прости меня.

«Это твоих рук дело, Намо?! Твоих?! Зачем ты заставляешь меня смотреть еще раз, зачем заставляешь вспоминать, зачем…»

Андрет смотрела на серебряную тень непонимающе и испуганно – но призрак рассыпался печальными обломками ярких снежинок от нежного прикосновения ее руки – так тает от поцелуя морозный узор на стекле.

Она словно пробудилась, и ее лицо ожесточилось, заставив неподвижного Айканаро содрогнуться – у него и в мыслях не было, будто лицо его Андрет может стать таким ледяным. Оно застыло, как застыли до того лица его родителей и братьев, и сестры.

Он отшатнулся, когда понял, что ее больше нет у озера – Андрет стояла в шаге за его плечом, суровая, тонкая и прямая.

Ее голос звучал чужим, железным тембром. Она ослепла, и эти молочно-белые глаза вместо синих стали глазами самого жестокого в Эа судьи.

– А как же коньки, Айканаро? Все твои обещания, все твои улыбки – ты был настолько глуп, что считал, будто это ничего не значит? Будто ты юный глупец, которому недостает проницательности заглянуть в чужое сердце! Будто ты не понимал, что каждый твой дар стал драгоценностью для меня!

– Ты… была добрым другом для меня, Андрет, – Айканаро чувствовал, как каждое слово встает в горле, словно кипящая кровь, и пришел в ужас от того, сколь неправильно звучали эти слова, которые он произнес уже однажды. Но губы произносили их словно сами по себе – как будто он слился воедино со своим призраком, и отвечал ей не здесь и сейчас, а всего лишь повторял самого себя – из далекого, давно минувшего дня.

– Ты не только трус, Айканаро. Ты еще и лжец! Ты лжешь мне прямо здесь, сейчас, даже после смерти – лжешь!

– Андрет, я любил тебя!

Но его крик остался неуслышанным.

– Ты знаешь это! – ее крик породил резонирующее эхо, раздробившееся голосами отца, матери, братьев, сестры. – Ты знаешь!

Он кричал в ответ, пусть чувствовал, что этот крик – не для Андрет. Этот крик был для себя – или для того, что в его душе приняло обличье Андрет – самое безжалостное и точное, чтобы вскрыть ужасную вину, которая истязала его каждый день.

– Прости меня! Как я мог обречь тебя на любовь во время войны? Как я мог допустить, чтобы ты лишь острее чувствовала уходящую юность?! Как я мог…