Память сердца

«Сталин не марксист, безыдейный человек, – говорили они. – Он эгоист, властолюбец, бесчестный член партии, который воспользовался болезнью Ленина и остался у власти. А потом совсем распустился, превратился в настоящего политического бандита. Никакого контрреволюционного заговора, никаких контрреволюционных гнёзд врагов народа в стране фактически не было. Это выдумка самого Сталина. Он убрал всех ленинцев и всех своих потенциальных преемников, чтобы навсегда остаться у власти. В лице «врагов народа» нашёл очень дешёвую рабочую силу. Настоящим врагом народа он был сам».

Такой откровенно убийственной характеристики «великому вождю» мне не приходилось слышать с тех пор, когда я находился в Канской тюрьме. Примерно так отзывались о «мудром» старые большевики, с которыми я сидел.

* * *

У многих моих товарищей закончился срок заключения, но выехать на родину им не разрешали. Они продолжали работать в шахтах, жили уже не за колючей проволокой, а рядом с лагерем, в новых бараках. Некоторые строили для себя отдельные небольшие избушки.

Настал день и моего освобождения. Это было 12 ноября 1947 года. Отбыл я в заключении десять лет и пять суток. Пять суток – это срок моего нахождения в побеге. Но выехать домой мне тоже не разрешили. Почти десять месяцев я ещё работал и жил у Якубовского в лаборатории, но уже вольнонаемным. Один раз меня отправили в командировку в Магадан за реактивами для Аркагалинской химической лаборатории. В отделе снабжения «Дальстроя» я встретил еще одного земляка, родом он был из Ядрина. Тоже бывший заключенный. Теперь работал бухгалтером. Он рассказывал: пять лет отработал на приисках. Когда обморозил пальцы и заболел, его актировали и направили на подсобную работу, привезли в инвалидный лагерь. «Страшно и странно было на нас тогда смотреть, – говорил он, – у кого руки нет, у кого ноги нет, передвигаются на самодельных костылях; у другого обе ноги ампутированы, передвигается на санках или на брезентовых подушках. У многих были обморожены уши, нос, щеки. Болели цингой, на теле язвы, люди гнили заживо и всё ещё работали на разных работах; кто покрепче, в лесу: пилили и рубили лес, брёвна таскали в лесопилку на себе и волоком по снегу. Другие трудились на лесопилке, пилили доски, сколачивали ящики.

Земляк отсидел десять лет, выехать на родину ему не разрешали. У него были обморожены пальцы на ногах и уши, пальцы ампутированы. Но он выжил и надеялся вернуться на материк. «На родине теперь у меня нет никого, – сказал он, – братья погибли на войне, отец и мать умерли, жена от меня отказалась, вышла замуж за другого».

Он мне показал дом, где жил Гаранин, и рассказал, что он имел связь с Москвой по прямому проводу и получал приказы от самого Сталина.

Рядом с нами жили вольнонаемные геологи, среди них была одна девушка. Скоро она вышла замуж за бывшего уголовника. Жили они вместе недолго. Мужу разрешили выезд на родину. С работы оба рассчитались и уехали в Магадан. Там муж встретился с бывшими друзьями. Пригласили их к себе. Друзья выпили вина, стали играть в карты. Муж проиграл все деньги, а потом проиграл и жену. Ее раздели догола, положили на стол и стали разыгрывать в карты. Она от испуга опорожнилась, пошла вонь, тогда муж повёл её в уборную. Она оттуда убежала, они за ней. На её счастье, недалеко на углу стоял часовой милиционер. Он их задержал.

В Аркагалу она вернулась обратно одна. Всё это рассказала сама.

* * *

Первое сентября 1948 года было солнечным, безветренным, и как нельзя лучше соответствовало моему радужному настроению: ведь я уезжал с Колымы домой. Взял узелок, пошёл на дорогу. Заведующий – Александр Михайлович Мижирицкий – проводил меня до моста, пожелал доброго пути и счастья. Я попрощался с товарищами, сел на попутку, добрался до райцентра Сусуман. Там встретил одного из наших конвоиров. Разговаривать с ним не хотелось, но он узнал меня и заговорил первым. Сказал, что приехал за разрешением выехать на родину, но ему отказали.

– Всех задерживают: и отбывших срок, и нас, – добавил он. – Берегись. Тебя могут вернуть с дороги. Многих возвращают. И мотают новый срок.

Радостный день стал меркнуть, сердце окутала тревога. Значит, правду в лагерях говорили, что все заключенные на Колыме должны стать покойниками, а покойникам обратной дороги нет – чтобы никто и никогда не узнал, что здесь творилось.

Немного успокоив себя тем, что судьбу не обойдешь и не объедешь, я пошёл на автостанцию. Автобусом благополучно доехал до Магадана. В 1938 году, когда я впервые его увидел, это был посёлок, а теперь стал городом. Там разыскал Василия Матвеевича Иноземцева, который в то время работал в управлении «Дальстрой», переночевал у него, а утром улетел в Хабаровск.

В Хабаровске я сел на поезд Хабаровск – Москва и поехал на родину.

В приоткрытое окно купе врывались свежие струи воздуха. На душе стало спокойнее. Может, пронесёт нелегкая!