Память сердца

Кое-кто пытался подняться, но не смог. Начальник пустил в ход ноги, но пинки тоже не помогли. Врач пощупал у некоторых пульс, сказал, что люди действительно сильно отравились и их надо поднимать на свежий воздух.

Начальство и само почувствовало присутствие газа и приказало подниматься по уклону, а само поскорее поднялось на лифте. Нас там было всего сорок человек. Двадцать пять заключённых поползли по уклону вверх, к жизни, в полной темноте, ощупывая почву руками. Лампы давно погасли от недостатка кислорода. Остальные пятнадцать не смогли самостоятельно подняться, их подняли на лифте.

Потом мы долго, как снопы, лежали на выходе из шахты, приходя в сознание. Нас рвало, глаза затянуло черной пеленой. Двое к жизни так и не вернулись.

Вскоре смерть еще раз заглянула мне в глаза.

Мы вшестером поднялись в лаву и по трое с каждой стороны стали спускать только что взорванный подрывниками уголь. В это время затрещали стойки. Мы мгновенно поднялись повыше и плотно прижались к стенкам. В этот момент рухнул потолок, сверху полетели десятки тонн грунта. Лампы погасли. Кто-то застонал. Это, как потом выяснилось, одному нашему товарищу перебило ногу… Хорошо, что мы поднялись выше и встали по краям у стенки, иначе нас раздавило бы в лепешку. Потом показался луч света с одной стороны лавы, в душе затеплилась надежда на спасение.

Когда мы выползли наружу, нас окружили, радовались, что мы живы, обнимали, улыбались. Раненого тут же подняли на гору, а мы вновь встали на свои места и стали очищать лаву.

Несчастных случаев на шахте было много: то вагонетка срывалась с каната и летела вниз, калеча и убивая людей на своем пути, то потолок обваливался. Но самым страшным в шахте бывает взрыв газа и угольной пыли. Зимой сорок седьмого года произошел взрыв в Сырянской шахте. Много людей, человек четыреста, остались под землей. Взрыв произошёл в центральном стволе и закрыл вход в шахту. Спасательные работы велись целую неделю, и на месте взрыва живых людей уже не было, вместе с углем вытаскивали только трупы, да и то не всех, многие сгорели без следа. Остались в живых лишь те, кто работал в дальних лавах, но их было немного.

К этому времени Алексея Васильевича Якубовского перевели работать в химлабораторию, которая обслуживала все три шахты. Ему потребовался лаборант. Он знал, что я знаком с химией, через начальство договорился о моём переводе. До меня в лаборатории работал еще один молодой заключенный, Николай – бывший аспирант, сын профессора Львовского университета. В лагере мы жили с ним в одном бараке. Он сильно болел цингой, по всему телу у него были язвы, потом цинга перешла на внутренние органы. Его положили в лагерную больницу, я часто навещал его, но ему с каждым днём становилось всё хуже и хуже. Когда я пришел в больницу в очередной раз, его там уже не было. Сказали: «Ваш друг в морге, скончался от кровотечения». Я пошёл проститься с его прахом. На душе стало тяжко…

Это было в последний, десятый, год отбывания срока в лагерях. В лаборатории жизнь моя стала иной. Алексей Васильевич познакомил меня с людьми, аппаратурой, реактивами и рассказал, какую работу я должен выполнять, познакомил и с библиотекой. Первые дни я стажировался, а потом начал работать самостоятельно.

Основная моя обязанность была – проводить химический анализ добываемого угля и контроль за газовым состоянием шахты. Один человек ежегодно доставлял нам пробу угля и газа со всех трёх шахт. Работали дружно, слаженно, и я был рад, что попал сюда. Сам Алексей Васильевич был душевным человеком, много рассказывал о себе, говорил, что его уже двенадцатый год ждет невеста, они переписываются. К Якубовскому приходили вольные люди, с некоторыми я познакомился. Первым, кто мне, «врагу народа», подал руку, был директор кирпичного завода Николай Иванович Соколов. На Колыму он приехал по собственному желанию. Вторым был начальник горно-спасательных работ Василий Матвеевич Иноземцев. Раньше он работал на Урале, ему предложили ехать на Колыму. Отказаться он побоялся, могли арестовать и отправить туда по этапу. Об этих людях, как и о Якубовском, у меня сохранились самые светлые воспоминания. Они оказывали мне большую моральную поддержку. Оба часто бывали в нашей лаборатории. Приходили обычно после работы, делились новостями. Открыто говорили о деспотизме Сталина, беспринципности и трусости исполнителей его воли. Об этом, кстати, в лагерях помалкивали даже очень смелые люди, зная, что за подобные рассуждения можно получить дополнительный срок.