Память сердца

Однако Иосиф был не вполне справедлив к своему окружению. Офицеры охраны, когда они удалились и были уже в безопасности (а рядом с Иосифом они все трепетали, даже и теперь, когда он лежал, поверженный, на полу) … – когда выбрались на свою половину и перевели дух, они приняли самое простое и безопасное решение: ничего больше не предпринимать, к Иосифу не приближаться (ни боже мой!), а вместо этого доложить своему начальству о случившемся. Они люди подневольные, действуют по уставу, а тут такой дивный случай вышел – никаким уставом не предусмотренный, никакими инструкциями не предписанный. Все они считали Иосифа чем-то вроде божества. Не то чтобы он был бессмертным в их глазах, но его смерть казалась им очень далёкой, они не чаяли её дождаться и искренне полагали, что сами они умрут гораздо раньше семидесятичетырёхлетнего старца. Даже и теперь они трепетали. Боялись, что Иосиф поднимется и задаст им всем жару! Уж в этом-то они не сомневались. И каждый из них (втайне от других) молил Бога, чёрта и дьявола – чтобы Иосиф не поднялся, не навёл на них свои грозные очи. Даже если они ни в чём не виноваты – он им не простит собственную слабость. Они видели его жалким и беспомощным. Это означало только одно: если Иосиф поднимется, то им – смерть! Причём смерть бессудная, безгласная. О том, как и отчего они умерли – никто не будет знать. Не будет ни могил, ни тел, ни самой памяти. Уж они-то знали повадки своего хозяина. Ещё лучше они знали порядки, заведённые в их ведомстве. Если решат, что ты должен умереть позорной смертью – умрёшь и будешь восхвалять своих убийц. Если прикажут убить лучшего товарища – убьёшь без сожаления, потому что так надо. И если нужно будет пустить под нож пару-тройку миллионов ни в чём не повинных людей – и это будет сделано быстро и бесповоротно. И никакая конституция тут ничего не значит. Никакие законы не работают. Никакие слова о справедливости и сострадании не возымеют действия. Всю эту мерзость создал и выпестовал человек, лежавший теперь без признаков жизни в нескольких шагах от них. И всё это должно было исчезнуть вместе с ним.

Дементоры

Генерал Игнатьев возглавлял министерство госбезопасности с августа пятьдесят первого. Это был человек абсолютно аморфный, не имеющий ни своего мнения, ни сколько-нибудь устойчивых взглядов. Именно такой человек и нужен был Иосифу на этом чрезвычайно важном посту – он лучше всего подходил для выполнения предельно грязной и кровавой работы. Игнатьеву можно было внушить всё, что угодно. По натуре он был легковерен и не очень умён. И весь его жизненный путь – от сына простого крестьянина из далёкой Херсонской губернии (куда мечтал перебраться Чичиков со своими мёртвыми душами), до всесильного московского министра, полновластного хозяина десяти миллионов смертных душ (считая сюда заключённых, ссыльнопоселенцев, депортированных и поражённых в правах) – укреплял его в этой уверенности: ни о чём не думать, ни секунды не сомневаться, а слепо исполнять то, что от тебя требуют. Тут ещё важно было уметь держать нос по ветру, уметь угадывать ещё не высказанные мысли, потакать смутным желаниям своего хозяина. И не обладая большим умом, но имея в запасе крестьянскую сметку и находчивость, умение приспосабливаться и выживать – Игнатьев сразу повёл себя так, как и требовалось. Едва вступив в должность министра, он сразу заявил о том, что нужно снять белые перчатки и прибегнуть к избиениям арестованных. То есть он предлагал вернуть методы тридцать восьмого года. А когда началось дело «врачей-вредителей» – уж как он старался, как из кожи лез, выбивая из убелённых сединами профессоров «чистосердечные признания» в том, что они хотели отравить всех членов правительства (и многих успели-таки свести в могилу!). И это притом, что (повторимся) по натуре он был мягким человеком, не злым, но и не добрым, не холодным, но и не горячим. Именно про таких и сказал Господь: «Изблюю тебя из уст своих!» (и, похоже, исполнил своё обещание!).

Такие-то личности держали в своих руках судьбы множества людей на одной шестой части земной суши. Им была вручена беспредельная власть над миллионами ни в чём не повинных людей, загнанных туда, где нет места человеку с его слабостями, мечтами и чаяниями.