Память сердца

– Я и не сомневаюсь, – быстро ответил тот. – Конечно, ты можешь научиться. Главное, это прилежание. Будет прилежание – будет и толк. Ты как в школе учишься? Много пятёрок?

Костя привык уже к вопросам об учёбе, с первого класса его терзали этими загадками. Все взрослые усиленно интересовались его оценками, будто в этом был смысл всего. Только все они спрашивали про двойки («много двоек нахватал?» или так: «много колов в дневнике?») и при этом заговорщицки подмигивали, будто сказали шутку; а этот дядька спросил про пятёрки, сам при этом был очень серьёзен. Вообще, он сразу понравился Косте. Немногословный, внимательный и, как видно, жутко умный. Только умные люди так глядят и говорят проникновенным голосом, не стараясь казаться остроумными и всё понимающими.

– Пятёрок-то не очень много. Зато троек почти нет, – ответил он сдержанно. – А если надо, то и четвёрок не будет!

Инженер едва заметно улыбнулся, пышные усы его пепельного цвета дрогнули и немного разошлись.

– Хорошо, – молвил он, – приходи завтра к девяти. Не рано будет?

– В самый раз, – ответил за него отец. – Первое время я его сам привозить буду. А там посмотрим.

После этого они с отцом зашли к Лаврентьеву – заведующему культурно-воспитательной частью. Тому некогда было долго говорить, и он без лишних слов записал в журнал имя и фамилию, мельком глянул на подростка и произнёс единственную фразу:

– Смотри, парень, отец за тебя поручился. Если что, с него спросим!

Отец заверил заведующего, что всё будет отлично, а сын его не подведёт. На том и расстались.

Так Костя стал сотрудником всемогущего УСВИТЛа – Управления северо-восточных исправительных трудовых лагерей – организации, при одном упоминании которой у людей отнюдь не робкого десятка бледнели лица, а язык деревенел. Организация эта в тридцать седьмом году продолжала набирать обороты, входила в полную свою силу, и уже тогда страшила очень многих, особенно тех, кто жил на материке и в глаза не видал ни Колымы, ни бухты Нагаево, ни всех этих однообразных сопок, протягивающихся в бесконечность. Косте всё было в новинку, казалось весёлым и жутко интересным. Он рьяно принялся за дело. Быстро разобрался с устройством кинопроектора, научился вставлять плёнку в лентопротяжный механизм и следить за тем, чтобы дуговая лампа горело ровно и не гасла посреди киносеанса. Когда такое случалось, зрители обрадованно шумели и заливисто свистели в темноте, сунув в рот два пальца; все как один дружно топали ногами и кричали: «Сапожники!» или так: «Включите свет, дышать темно!» Но однажды, когда лампа погасла в тот самый момент, когда доблестные работники НКВД производили (по ходу фильма) арест немецких шпионов на явочной квартире, последовало совсем другое продолжение. В кинобудку ворвались точно такие же, как на экране, энкаведешники и с кулаками набросились на Костю, который в это время следил за этой самой лампой. За такие вещи могли не только уволить, но и завести дело о вредительстве. Но на этот раз пронесло. Приняв во внимание неопытность помощника киномеханика, решили дела не заводить, ограничившись парой оплеух и строгим выговором.

Костя этот случай воспринял легкомысленно, так что отцу пришлось сделать ему внушение. Он в деталях рассказал сыну о внешних и внутренних врагах, напомнил о бдительности перед лицом империалистической угрозы, отругал подлеца Гитлера за все его выходки и призвал сына быть предельно внимательным во время показа кинофильмов.

– Больше такого быть не должно! – произнёс отец, строго глядя на сына.

– Ладно, – отмахнулся тот.

– Не ладно, а обещай мне, что такое больше не повторится!

– Ну хорошо, обещаю…

Так закончился этот разговор, оставивший в душе подростка неприятный осадок. Он тогда не испугался сотрудников НКВД, угрожавших ему арестом и золотыми приисками (ему тогда казалось, что всё это говорится не всерьёз). Его не испугала матерная ругань инспектора кинобазы Рубана, который был очень серьёзен и убедителен, но не обладал полномочиями. Зато отец не то чтобы испугал Костю, но расстроил и озадачил. Слишком уж мрачно он воспринял это пустячное дело. Подумаешь-ка, немного посвистели зрители, да повозмущалось начальство… Эка невидаль! С кем не бывает? В иркутском клубе железнодорожников плёнка по нескольку раз за сеанс рвалась, и ничего. Все к этому привыкли и шумно радуются, когда вдруг гаснет экран… Но отцу всё это он говорить не стал. Иной раз лучше промолчать – это он уже начал понимать.