Память сердца

Однако же он запомнил этот случай и решил сделать всё, чтобы подобное больше не повторилось. Не хотелось расстраивать отца, да и с начальством объясняться – тоже не бог весть какое удовольствие. Хоть он и работает бесплатно, но спрос с него настоящий, как со взрослого! Единственным человеком, не сказавшим ему ни одного худого слова, был Мамалыгин. Неизвестно, что он думал про себя в продолжение всех этих разбирательств, но лицо его было непроницаемо, голос нисколько не изменился, и глядел он всё так же спокойно и невозмутимо. Его тоже таскали к уполномоченному и задавали наводящие вопросы, дескать, не он ли научил своего наивного помощника такой подлости, которая способствовала дискредитации советских чекистов? Однако Мамалыгин был тёртый калач, на все вопросы он дал простые и ясные ответы, а угроз не испугался (по крайней мере, не подал вида). Да оно и так было понятно и ему, и взбесившимся дознавателям, что неопытный пацан не доглядел за электродами. Мамалыгин в это время перематывал вторую бобину, чтоб сразу вставить её в аппарат, как только завершится первая часть. Он находился в другой комнате, отделённой перегородкой, и никак при этом не мог влиять на действия своего подопечного. А электроды, что же, на то они и электроды, чтобы расходиться и сходиться. Дуговая лампа – штука капризная. Это всем известно. Нечего тут искать подвоха. Ведь никто от этого не умер!

На том и покончили это курьёзное дело, которое, сказать по правде, могло кончиться весьма печально и для Мамалыгина, и для Кости, и для его отца, и даже для заведующего КВЧ Лаврентьева. В те «сказочные» времена людей лишали жизни и не за такие пустяки. Множество людей осудили за анекдот с подтекстом, за кривую ухмылку во время политзанятий или за нестандартный вопрос во время профсоюзного собрания (о том, к примеру, почему в магазинах исчезло мыло!). Ну а Косте пока что повезло. Серьёзных мер к нему не приняли. Всё осталось по-прежнему.

В жизни его отца тем временем произошли перемены. В конце лета его неожиданно избрали председателем профкома «Дальстроя». И сразу предложили ехать в Москву на Всесоюзное совещание работников золота и платины.

Это было явное повышение, знак доверия со стороны властей!

Отец, конечно же, согласился. Перемена должности, новые впечатления, возможность побывать в Первопрестольной – это были очень весомые аргументы.

Костя воспринял новость с восторгом.

– Пап, а мы правда в Москву поедем? На поезде?

– Правда, – отвечал отец, пряча довольную улыбку. – Только сначала поплывём на пароходе! А потом уже на поезде. Забыл, как сам сюда добирался? Мы с тобой в отдельном купе поедем.

– Ты ведь возьмёшь меня с собой?

– Конечно, возьму! Ведь ты мой сын. К тому же ты сотрудник «Дальстроя», стало быть, имеешь полное право. Я уже договорился с Лаврентьевым, с работы тебя отпускают. Не будешь же ты тут без меня жить один. Это и по закону не положено, ведь ты несовершеннолетний. Тебе ещё учиться нужно, овладевать знаниями, чтобы стать достойным гражданином нашей великой Родины!

Отец был в отличном настроении, повышение по службе воодушевило его. О своём решении уволиться он совершенно забыл. Вернее, не забыл, а как бы отодвинул в сторону, запрятал в дальний закоулок памяти, как убирают в нижний пыльный ящик ненужные или неприятные бумаги. Ситуация коренным образом переменилась, и он теперь считал себя не вправе покидать свою должность.

Второго сентября Костя с отцом отбыли из Магадана на пароходе «Дальстрой». Пароход почти ничем не отличался от того, на котором прибыл сюда Костя. Те же широкогорлые трубы и квадратные палубные надстройки, такая же широченная деревянная палуба и такие же вместительные трюмы в самой глубине. Пароход шёл ходко. Трюмы были почти пусты, а судовая команда и немногочисленные пассажиры торопились скорее попасть на материк. Среди пассажиров были в основном вольные, но имелись и заключённые – сактированные инвалиды, отправленные на материк по причине полной непригодности к тяжёлому физическому труду. Этих Костя не видел, они занимали один из отсеков трюма. Было их всего несколько сотен, никакого сравнения с тем, что творилось на рейсах «Владивосток – Магадан».

Погода всю неделю держалась отличная. Море было тёмно-синим, и хотя дышало холодом, но воздух становился заметно теплее и ласковее по мере продвижения на юг. Небо лучилось синевой, чайки с пронзительными криками проносились над палубой, молниями сверкали между труб и улетали прочь; пароход мерно раскачивался на тягучей волне, то мощно вздымая нос к небу, то погружаясь в пучину, и тогда казалось, что он провалится до самой глубины, а тёмные воды сомкнутся над ним…

Так до самого Владивостока.

А уж там всё завертелось как в калейдоскопе. Великолепная бухта Золотой Рог со множеством застывших на рейде кораблей, живописный причал, резкие крики вездесущих чаек, снующие во всех направлениях катерки и буксиры, и неожиданно твёрдый берег, блестящая чёрным лаком служебная машина, вокзал и – скорый поезд Владивосток – Москва!