Память сердца

Здесь, в пересыльном лагере, на следующий день я неожиданно встретил секретаря нашего Саянского райкома партии Петрова. Он рассказал, что его, райуполномоченного НКВД и милиционера Куропаткина арестовали в марте 1938 года. Но на допросах не били и не заставляли насильно подписывать протокол. Сидели они оба в Красноярске.

На другой день ко мне прямо в палатку украдкой пришел начальник нашей районной почты. От него я узнал, что райуполномоченного НКВД и милиционера Куропаткина содержат здесь же, но отдельно от нашего брата. Он же рассказал, что все аресты проходили только по указанию крайотдела НКВД. Ночью, в половине первого, его вызвал райуполномоченный к себе в кабинет, а в час ночи оба они пошли на почту, где по телеграфу получили указания, каких людей и когда арестовывать, куда их отправлять, как оформить документы и т. д. Райуполномоченный внимательно читал телеграфную ленту, что-то записывал, а затем сжигал ее. Так было несколько раз. Потом прислали нового работника из Красноярска. Он арестовал самого уполномоченного, секретаря райкома партии, районного прокурора и начальника почты.

Спустя два или три дня в лагере произошла ещё одна неожиданная встреча. По утрам мы по очереди по двое ходили за кипятком. Кипятильник стоял около водоколонки, которая находилась рядом с женским отделением. Как-то пришёл я с товарищем за кипятком, и вдруг слышу знакомый женский голос: «Илья Федорович! Илья Федорович!» Я повернулся и за колючей проволокой увидел учительницу нашей школы Торопову.

– Здравствуйте! – сказал я. – А вас по какой статье арестовали?

– По пятьдесят восьмой, – с болью и тоской в голосе ответила она. – Дети нечаянно порвали в классе портрет вождя. И вот… В общем, за плохое воспитание детей.

Мы перебросились ещё парой фраз и попрощались.

В Находке нас продержали десять суток. Всего заключенных в лагере было около пятидесяти тысяч. Но всё время прибывали эшелоны с арестованными. И хотя никто из лагерного начальства не говорил нам ни слова, все уже знали, что повезут морем на Колыму и что отправка задерживается из-за транспортных судов, которые оттуда еще не вернулись.

В середине мая началась отправка, как сейчас говорят, в места не столь отдалённые. В числе пяти тысяч заключенных я попал на судно «Уэлен». Глубокой ночью наш корабль тихо и спокойно поплыл по морю. Везли нас в трюме. Было тесно, душно, темно, только в дальнем углу горела одна лампочка. В Японском море было тихо, плыли спокойно. Время от времени заключённых выводили на палубу – посмотреть на белый свет и подышать свежим воздухом. На вторые сутки наш корабль приблизился к проливу Лаперуза. Справа виднелся берег Японии, слева – берег Южного Сахалина.

Очередная прогулка на палубе проводилась, когда наш корабль в сопровождении японского катера плыл по проливу Лаперуза. Вдруг двое пленников прыгнули за борт и поплыли в сторону японского берега. Часть охраны открыла по ним огонь из винтовок, другая принялась спешно загонять нас в трюм. Корабль замедлил ход на короткое время, потом быстро поплыл дальше.

О судьбе сбежавших мы ничего не узнали, слышали только, что они были моряками дальнего плавания.

В Охотском море поднялся страшный шторм. Судно бросало то вверх, то вниз, как щепку, заваливало то налево, то направо. За бортом шипело и кипело. Было слышно, как через палубу перекатывались волны. Началась невероятная качка, всем было страшно. В трюме трещали нары, с них летели на пол наши немудрящие пожитки. Многие заболели «морской болезнью»: болела голова, некоторых рвало, лежали почти без движения. Я тоже лежал пластом, меня рвало, я не мог подняться, но когда трюм открыли и стали выводить на палубу, я постарался быстрее выбраться на свежий воздух, где мне сразу стало легче. Особенно плохо было пятерым. Они лежали без сознания. Пришёл судовой врач, осмотрел и велел положить их рядом на полу. Но никакой помощи им не оказал. Ночью всех пятерых унесли и выбросили в море.

Корабль дальше плыть не мог, через пять дней пристал к берегу Камчатки и простоял сутки. На шестой день шторм утих, но волны всё ещё заливали палубу потоками холодной пенистой воды. На востоке медленно понималось солнце, и открывались необыкновенные красочные дали. За кормой стаями летали белоснежные крикливые чайки. Впереди, далеко от нашего корабля, плавал огромный кит, время от времени выпуская фонтан. Изредка из воды выскакивали дельфины.

На седьмые сутки мы ступили на землю Колымы. Моросил холодный дождь. На берегу не было никаких строений. Кругом штабеля, закрытые брезентом, мешки, ящики, разное оборудование. Впереди виднелся небольшой барачный посёлок Магадан. За ним теснились горы и сопки. Нас построили в колонну по пять человек, пересчитали и передали новому конвою. Раздалась команда:

– Шагом марш! Быстрее, быстрее!

Мы двинулись в неизвестный путь, бросив последний взгляд на море. Нас привели в баню, одиноко стоявшую в поле. Велели сдать вещи и раздеться. В бане каждому дали по два черпака воды. Кто только умылся, кто лишь голову намочил.

Тут же командуют:

– Выходи, одевайся!