Память Вавилона

Сначала она увидела только осенние деревья, качавшиеся под ветром. Шел дождь. Он шел каждый день, и, хотя этот дождь был ненастоящий и никого не мочил, Виктория предпочитала солнечные дни. Она проводила глазами птицу, парившую в небе, но знала, что и птица тоже ненастоящая. Снаружи все было ненастоящее. Так сказала ей Мама. Виктория спрашивала себя, как же выглядят настоящий дождь, настоящие деревья и настоящие птицы. Крестный не водил ее туда, где можно было ими любоваться, а сама она ни разу не осмелилась покинуть дом во время своих путешествий.

Внезапно Виктория увидела дыру. Огромную дыру прямо посреди парка. В этом месте не росли деревья и трава, не шел дождь. Там не было ничего, кроме пыльного паркета.

А прямо перед ней на крыльце сидели двое. Дама-с-Разными-Глазами и Рыжий-Прерыжий-Добряк.

Друзья Крестного.

Хотя Виктория подошла ближе, ни тот, ни другая ее не заметили. Они разговаривали. Она уже стояла совсем рядом, но их голоса все равно оставались далекими и искаженными.

– Что-то он долго возится, наш аристократ! – ворчала Дама-с-Разными-Глазами. – Аркантерра сама собой не найдется, а этот замок мне опротивел вконец. Здесь полно иллюзий, прямо не знаешь, куда смотреть.

И она послала плевок в большую дыру.

Виктория попятилась. Однажды, во время своего путешествия, она прошла перед Дамой-с-Разными-Глазами и тут же очутилась на месте Второй-Виктории, то есть в постели. Может, Дама-с-Разными-Глазами и не могла ее видеть, но все же лучше держаться от нее подальше – очень уж она странная.

Рыжий-Прерыжий-Добряк облокотился на ступеньку, и Виктория увидела его улыбку, такую плотоядную, словно ему вдруг пришло на ум съесть Даму-с-Разными-Глазами.

– Ну, лично я прекрасно знаю, куда мне смотреть.

Дама-с-Разными-Глазами надвинула фуражку на глаза, и дыра в центре парка мгновенно стала невидимой, как и ее лицо.

– Я серьезно говорю, Рене. С тех пор, как умерла Матушка Хильдегард, я себя чувствую здесь не на своем месте. Как и в Небограде, как и на всем Полюсе. Мне плевать на то, что все эти дворянчики меня презирают, я им отвечаю тем же. Но до чего же противно смотреть на наших бывших товарищей, которые стелются передо мной, как последние трусы! Хотят объявить забастовку, хотят протестовать, хотят требовать прибавки к жалованию… и встают по стойке смирно перед любым аристократишкой. Как же ты хочешь низвергнуть Бога, если даже не способен справиться с кучкой маркизов?! Ну, что ты на это скажешь, господин синдикалист? Ты хоть понимаешь, что тебя считают предателем за одно то, что ты якшаешься со мной?

Рыжий-Прерыжий-Добряк положил руку на плечо Дамы-с-Разными-Глазами и привлек ее к себе.

– Что скажу? А вот что: первому же, кто посмеет обидеть мою хозяйку, я вышибу зубы. Не сомневайся, Гаэль, я серьезно говорю.

Дама-с-Разными-Глазами молчала, но Виктория приметила ее улыбку под козырьком фуражки. Она никогда не замечала, чтобы Отец и Мама так обращались друг с другом, и эта мысль отдалась болью в ее другом теле – том, которое осталось в постели.

Девочка обернулась и увидела на лестничных перилах Балду, который пристально смотрел на нее желтыми глазами. Виктории всегда ужасно хотелось погладить его, но Мама считала котов слишком опасными. Девочка робко потянулась к нему; Балда зашипел и кинулся прочь.

Виктория побежала обратно в дом – с чувством, что совершила непоправимую глупость. На какой-то миг ее соблазнила мысль снова стать Второй-Викторией – той, что в постели, – и заснуть, как велела Мама, но, едва она услышала звуки арфы, сомнения бесследно рассеялись.

И снова соблазн путешествия затмил все остальное.

Она бесшумно вошла в гостиную и замерла, увидев Старшую-Крестную. Та стояла у окна, сложив руки на груди, и хмуро взирала на облака. Виктория еще не очень хорошо знала эту даму. Ее строгий вид и желтое лицо наводили на нее робость.

К счастью, тут же была и Мама. Она сидела за арфой, и ее красивые руки с татуировками порхали от струны к струне, как фальшивые птицы в парке. Виктория подошла к ней, чтобы приласкаться, но Мама ее не увидела.

К великой радости Виктории, здесь же находился и Крестный. Разлегшись поперек кресла, он тасовал почтовые конверты, словно карточную колоду.

– Господи, одни только брачные предложения! Малышке еще и трех лет не исполнилось, а ее уже считают лучшей партией на Полюсе. Мы все их отвергнем, разумеется?

Голос Крестного тоже звучал невнятно – Виктории пришлось напрячь слух, чтобы его расслышать. А Мама продолжала перебирать струны арфы, не отвечая ему.