Память земли

Колхозницы перестали копать, кто со спрятанным, кто с открытым вызовом подняли головы. Они были явно на стороне бабки, злобно разглядывали Орлова, но Борис Никитич каждой своей фразой изолировал, отделял от них старуху, уверенно говорил:

— Пытаетесь, тетенька, сагитировать этих честных тружениц? Не получится. Не поссорите вы их с советской властью. Они строят свое хозяйство. Народное. А вы среди них человек случайный, нетрудовой.

И крепко, словно клин вбил в бревно, заключил:

— Чужачка вы!

Действительно, по справкам, наведенным в конторе «Маяка», выяснилось, что старуху уже судили за самогонный аппарат, за двукратное хищение общественного имущества. Орлов порекомендовал секретарю колхозного партбюро обсудить вопрос и о вредной агитации старухи. Определив старуху с первого взгляда у котлована, он оказался прав. Сергей уже привык к его неизменной правоте, однако, как он узнал, у старухи в сорок третьем погиб на фронте единственный сын, старшина, и это томило Сергея. Кроме того, было непонятно, почему Бориса Никитича не знали в лицо ни эта старуха, ни остальные колхозники… А может, действительно тратить время на показную демократичность, вроде личных знакомств с рядовыми, — это расточительство? Время, как боеприпасы, надо беречь для большого. Борис Никитич это умел. Он всегда целился в главное — в общее направление района. Сергей присматривался к твердому стилю Бориса Никитича и завидовал.

В райком вернулись к вечеру. Голикову нужно было посылать в областной комитет информацию о состоянии района. Он держал над бумагой перо, и перед глазами возникали крыши с их свеже-желтыми выгрызами, лица возчиков, глядевших со дна бричек на райкомовскую машину, вязкая земля, налипшая на лопатах женщин унылыми, безнадежными катухами. А Борис Никитич, помогая Голикову, обо всем этом писал:

«Район готовится к севу. Невзирая на бездорожье, используя тягло, сельскохозяйственные артели не прекращают подвозку посевного материала. Зимовка скота пока все еще неудовлетворительна. Относительно же капитального благоустроения артелей следует сообщить: колхозники осваивают строительство в зимних условиях, что является значительным шагом вперед по сравнению с прошлым годом».

Это была правда. От нее, зафиксированной на бумаге, все становилось ясней. Может, конечно, следовало о зимовке скота написать тверже? Но ведь поставлено ясными русскими буквами: «Все еще неудовлетворительно». Да Орлову, безусловно, и не лезут в глаза эти выгрызы в крышах. Он видит большее. Он видит методы нового, зимнего строительства. Орлов напоминал Сергею генерала в бою, который не замечает и не должен замечать ни убитого миной шофера, ни девчонки-телефонистки с переломанной ногой, а следит через их головы за продвижением войск, И вообще не положено ведь в официальном документе обрисовывать каждую соломинку, что торчит из крыши. Документ и художественное произведение — вещи разные.

В просторном высоком кабинете было уютно. Два дивана и несколько кресел под кожу, стоящие у стен, наступали передними ножками на ковер, растянутый в полкомнаты. Сидеть в кресле, упираться ногами в ковер было мягко и спокойно.

— Ну, пошли по домам? Ужинать пора! — закончив писать, предложил Орлов, потянулся и опять стал похожим на закаленного фронтовика-генерала, который и сам ест и людей кормит.

4

По пути из райкома Сергей в темноте ощупывал ногами дорогу, оскользался на бугорках в чавкающей грязи.

Он, как всегда, зашел в больницу к жене, вместе с ней отправился домой. Шура раньше его приобрела вкус к району. Она стала ходить широким, нравящимся ей шагом, каким ходят станичные девчата, купила платок казачьей местной вязки — белоснежный, как раз к ее глазам и волосам, и такие же, из пуха ангорской козы, маленькие варежки. Ветер к ночи улегся, стояла теплынь, и было странно, что по календарю январь, а не апрель.

Шура была без варежек. От ее рук, натертых до черноты йодом, резко пахло, и, следовательно, она была победительницей. Натертые йодом руки означали, что ей сегодня было разрешено ассистировать и даже почти полностью самой делать тяжелую операцию, о чем она и рассказывала мужу во всех медицинских и психологических деталях. Голиков — упаси боже! — не перебивал. Во время ее «хирургических рассказов» он обычно думал о чем-нибудь своем, только должен был сохранять на лице живой интерес и периодически произносить междометия. Сегодня Шурино ассистирование было особенно удачным.