Памяти Лизы Х

— Нас так много врущих, что у них жизней не хватит всех вывести на чистую воду. Ну кто от академика и завхирургией ожидает, что мы паспорта подделывать будем? Это же только для въезда, жить будешь по своему паспорту, а за воду платить по эльвириному, — смеялся Ходжаев, — так им и надо.

Государственные люди привычно назывались «они». Все: чиновники, милиционеры, партийные. Вроде как чужие, враги, победители. Могут милостивить, а могут и нет. Нет — это как? Раньше было понятно, суд тройки и потом расстрел или лагерь. А сейчас как? Уже можно поспорить? Еще не понимали, что делать на их государственное «нет». Прощупывали осторожно, там шажок, тут слово. Делились опытом.

Ходжаев воодушевился, половину книг отдаст в университет, и письменный стол в библиотеку, он слишком большой, а в новую квартиру найдем поменьше.

Он как будто помолодел, с энтузиазмом принялся сортировать журналы, бумаги, книги. Для него было большим облегчением уехать отсюда. Здесь умерла Эльвира, столько страшных лет прожил он в этом доме. Книги отложили в университетскую библиотеку. Много, старинные, на арабском, фарси, дореволюционные издания, немецкая философия в тяжелых темных томах.

— А не заметут за такие книги? — не покидала Лизу привычная мысль. Спиной чувствовала: нкведешник в кепке, в кожанке, пистолет на боку, сзади стоит и смотрит пристально, сейчас цигарку сплюнет и руки заломит.

Из университета приехали на грузовике забирать книги. Шофер остался во дворе, курил, ел яблоки. Трое студентов разувались на пороге.

— Не надо, у нас проходят в обуви.

Но застеснялись, пошли в носках.

Лиза рассматривала их ботинки — старые, сношеные дырявые подошвы. После войны двенадцать лет прошло, а бедность не ушла.

Студенты складывали книги бережно, обертывали газетами, перевязывали веревками. Не отказались от чая с хлебом.

Новое поколение? Другие, веселые, бесстрашные? За четыре года после людоеда уже осмелели?

Двое — узбеки из кишлаков. С Лизой они старались говорить по-русски. После чая расслабились, зевали. Оказалось, ночами разгружают вагоны с углем. Один русский, совсем по-узбекски не говорил.

Пока Ходжаев возился с книгами, Лиза с Фирой собирали вещи, увязывали в старые простыни шторы одежду, подушки.

Соседи принесли откуда-то два деревянных ящика от авиабомб — укладывать посуду.

Ходжаев вынес из тайника шкатулку с украшениями — это при себе держи в саквояже. Большие сумки он называл савояжами, по старинке.

— Смотри, еще осталось немного. Помнишь, как в войну на хлеб меняли? А карточки отменили, так и забыли про них.

Ювелирные талисманы Эльвириной иранской семьи, подарки на садьбу с Ходжаевым: красное ожерелье, закрывающее грудь сверкающей кольчугой, серьги, обильные, звенящие, с белесой потрескавшейся бирюзой, с темными гранатами. Как такое носили? Не меньше килограмма на шее, и серьги тяжелые. Только лежать в таком на подушках и не двигаться.

Ее одежда поместилась в чемодан, с которым она приехала в Ташкент почти двадцать лет назад. Немного нажила!

Переезжали трудно. У Ходжаева прихватывало сердце, он поднимался на второй этаж медленно, садился на ступени передохнуть. Лиза беспокоилась, ругала себя, что не решилась на первый этаж, опасалась воров. Да и квартиры на первом были маленькие, дурацкие. Кухня больше комнат, плита посередине, огромная, дровяная.

Переезд оказался драчливый, надо было забежать первым, застолбить. Уже забыли про предварительное распределение, толкались с узлами-чемоданами, кто первый. Запирались, не пускали соседей по коммуналкам. Лизе удалось прорваться в квартиру, за ней спешила Фира с чемоданом. Потом привели Ходжаева, посадили на стул. Закрыли дверь, не отвечали на назойливый стук. К вечеру соседи позвали милицию драки разнимать. На следующий день перевозили вещи. Лиза убежала в больницу, оставив Ходжаева на узлах. Только к вечеру удалось распаковать посуду, керосинку. Каждому полагалась кладовка в подвале, шли в темноте, светили спичкой, номер 21. Вот наше. Сложить сюда, когда что-то будет потом, уголь, дрова, и запереть. Навесили замок на всякий случай.

Где оно, братство? Как волки рвали на куски добычу. А теперь надо соседствовать ежедневно, помогать, стать одной стаей.

Студенты помогли опять. Даже книжки в шкаф разложили правильно. Старик лежал полдня, кружилась голова. У Лизы было четыре операции, Фира поехала в область на три дня. Лиза купила плов на базаре, немного овощей. Плиту не разжигали — нечем. Хорошо, керосинку прихватили.

Зашли соседи знакомиться — женщина с двумя детьми и с бабушкой. Видно, что бедные, заштопанные чулки, дети в перешитом из военного, но принесли пустых пирогов — тесто с сахаром.

С другой стороны коммуналка — немолодой врач, эвакуированный из Москвы с женой и мальчиком. Врач немец наверняка, явный акцент у него. С ними женщина, одинокая, энергичная, уже и полы помыла, и половичок перед дверью постелила. Эти временщики, наверно, уедут. А бабья семья останется.

Одни бабы. Кругом одни бабы, отмечала Лиза.