Памяти Лизы Х

Пили чай, старик шумно отхлебывал, звякал чашкой об вставную челюсть. Руки дрожали, проливал, кашлял, жена поминутно вскакивала: вытереть ему слюни, хлопала по плечу, чтоб не заснул за столом.

Старушка расспрашивала Лизу про ташкентскую жизнь. Урожай хлопка, дыни, оросительные каналы — она все по радио слышала и радовалась, что Лиза теперь живет в таком чудесном краю. Муж, дети?

Лиза терпеливо отвечала, старалась вежливо, поподробнее, особенно про дыни и плов.

Наконец, старушка спросила про мать. Выжила, да, руководила хором в Ташкенте. Умерла от пневмонии.

— Ну слава богу, хоть ты успела с мамочкой повидаться.

И опять про дыни, про космонавтов, борьбу за мир.

Потом повела Лизу по квартире. Большая, с широким коридором, заполненная мелкой мебелью. Фигурные столики, статуэтки, китайские вазы, ковры на старом потемневшем паркете, из угловой комнаты — река и Кремль. Завела Лизу в кабинет: посмотри, что узнаешь, мы взяли несколько ваших вещей после обыска. Ты их можешь забрать.

Кабинет был пыльный, похоже, старик не заходил сюда давно, на столе аккуратные стопки нечитанных газет, чернильный прибор выглядел, как ископаемое. Шкафы с сотнями книг, наверно, все прочитанные.

Тяжелые бархатные шторы, такие были у отца в кабинете. Тут отгораживались от шумного мира, сидели, думали про человечество, как ему надо жить дальше.

Лиза узнала лампу, стеклянный зеленый абажур с маленькой трещиной у края. Лампа была тяжелая, на массивной ножке: три бронзовые девы в развевающихся туниках, узнала пресс папье, с толстеньким ангелом. Она любила играть с ним как с корабликом, плывущим по бесконечному столу, покрытому темным зеленым сукном, заляпанном чернилами, изъеденным молью. Потом кораблик спускался по ящикам, обходил бронзовые витые ручки, скользил по ножкам стола — широким львиным лапам…

Ушла из нее та жизнь. Из стариков не ушла еще, пусть с ними и остаются вещи.

— Спасибо, я не возьму ничего.

Старушка настаивала. Может, ее мучила совесть. Или не представляла, как можно жить без вещей, населяющих воспоминания о прошлом величии.

— Может, как-нибудь потом.

— Да-да, Лизанька, я все упакую, что захочешь. Я очень рада, что у тебя жизнь сложилась. И так правильно сложилась. Теперь, наверно, все будет хорошо, боремся за мир, у нас есть атомная бомба, и никто не нападет. Передавай всем привет.

— Спасибо, передам.

Кому передавать привет?

Попрощалась с облегчением. Визит оказался нестрашный, но утомительный, ненужный для нее, и наверняка мучительный для хозяев.

Интересно, а почему он после обыска зашел к ним в квартиру? Ведь в этих случаях опечатывали дверь? И взял зачем? И почему позволили взять? Может, он был с ними, которые пришли за отцом? Как она говорила: их часто вызывали. Понятыми при обысках? Или как доносителей? Как там было: угрожали, били, или только замахивались? Или благодарили и разрешали вещи арестованных забрать? Сколько у них всяких столиков, вазочек. Чужое добро?

Даже захотелось вернуться и спросить. Она стояла у подъезда, курила. Подошел дворник: гражданочка, вы к кому?

— Уже ни к кому.

Лиза пошла к метро.

Не надо было приходить. Ее прошлое — пепел, который не стучит в ее сердце.

Она решила считать это посещением исторического музея. Поставить галочку и сложить в самый дальний ящик, куда ей приходилось заглядывать в непослушных снах. Но редко.

Теперь надо заняться удовольствиями жизни. У Лизы было много планов: и театр, и концерт, и по бульварам погулять, в Третьяковскую галерею после ремонта. У нее был список заказов от сотрудников: пластинки классической музыки, шелковые комбинации, книги. И, может быть, она найдет такие чулки с трусами вместе, которые смешно называются колготы. Говорят, в Москве уже продают.

Открыли магазин с иностранными книгами на красивой улице в добротном сталинском доме. На Трубной площади в воскресенье собирались букинисты, можно было найти интересное. Лиза искала на немецком, на английском. И новые стихи, маленькие синие сборники с золотой полоской.

В землетрясение во дворе больницы поставили палатки. И даже оборудовали одну под операционную на всякий случай. Лиза осматривалась в ней, вот так, наверно, работал Илья. У него был враг с неба, но человек, а у меня теперь из земли. Гадес рассердился, что стучат люди, землю роют, тревожат.

Сестра-хозяйка Ирина Степановна смеялась, что землетрясением уже на Страшный Суд намекают, и пора бы начать праведничать, перестать пить больничный спирт, воровать и грешничать.

Старое дореволюционное здание больницы дало пару небольших трещин, в подвале выбило водопроводную трубу, в кабинетах вывалились лекарства из шкафов, побилось стекло. Мелочи в общем.