Памятники позднего античного ораторского и эпистолярного искусства II — V века

6. Какое место отдохновения для утомленного духа мы утратили, о Зевс! Сколь безмятежна была сама Дафна, насколько безмятежнее ее храм, словно сама природа создала возле залива этот тихий залив — и тот, и другой безбурны, но второй дарует большее успокоение; кто мог не найти там исцеления от болезни, от страха, от горя? Кто стал бы стремиться оттуда на "острова блаженных"?

9. О десница злого демона! О, преступное пламя! На что набросилось оно прежде всего? С чего началось это бедствие? Может быть, вспыхнув на крыше, огонь постепенно охватывал все остальное — главу, лик, чашу, кифару, длинный хитон? И ни Гефест, хранитель огня, не отвратил бушующего пламени, чтобы отблагодарить бога за указание, некогда от него полученное? Ни Зевс, держащий в узде дождевые потоки, не излил водные струи на пламя, он, который некогда угасил костер злополучного лидийского владыки?[71] <...>

11. Мужи, душа моя влекома к образу бога, и в моем представлении восстает перед глазами его облик, стройная фигура, нежная шея, изваянная из камня, пояс, стягивающий на груди золотой хитон так, что одна часть его подобрана, а другая свободно развевается; на кого, даже пылающего гневом, весь этот облик не подействовал бы миротворно? Бог был изображен поющим песнь; и подчас, говорят, слыхали в полдень, как он играл на кифаре — счастлив тот, чьи уши это слышали! Эта песнь была восхвалением земли; и в честь земли он как будто совершал возлияние из золотого кубка...

12. Испустил крик прохожий, шедший мимо на ранней заре, возопила жрица бога, любимая им обитательница Дафны; удары в грудь и пронзительные вопли пронеслись по густой роще и достигли города, распространяя страх и ужас; и очи правителя, только что смежившиеся сном от этой горькой вести, распростились с отдыхом; обезумев, он помчался в Дафну, он жаждал иметь крылья Гермеса, он сам старался раскрыть причину бедствия, пылая в душе столь же жарким огнем, как.храм. А горящие стропила рушились и губили все, на что попадали, раньше всего статую Аполлона, — он был ближе всего к кровле — а потом и все остальное, красоту муз, изображения основателей города, блеск мрамора, стройность колонн. А народ толпился вокруг, рыдая, бессильный помочь, — так бывает с теми, кто, стоя на берегу, видит крушение корабля и может помочь только тем, что проливает слезы.

13. Великий плач подняли вынырнувшие из ручьев Нимфы, заплакал Зевс, находившийся здесь поблизости, заплакала и бесчисленная толпа демонов, обитающих в роще и не менее горько зарыдала в городе Каллиопа о хореге муз, пораженном огнем...

14. Стань же ныне таким, Аполлон, как тебя заставил стать проклинавший ахейцев Хрис,[72] — преисполненным гнева и подобным мраку ночи, ибо именно тогда, когда мы вновь стали приносить тебе жертвы и возвращали утраченное ранее, предмет почитания был похищен у нас, как жених, умерший в тот миг, когда уже плелись свадебные венки.

Декламация 26 Угрюмый ворчун, женившийся на болтливой женщине, подает в суд на самого себя и просит смерти

(§ 1 — 6, 8 — 24, 44 — 55)

*[73]

1. Следовало мне, судьи, умереть, пока я еще не женился и не успел наслушаться бесконечной болтовни моей жены; но раз уж злая судьба не позволила мне избежать этой беды, надо было придти к вам сейчас же после свадьбы с той просьбой, с которой я пришел теперь.

2. В этом виной моя медлительность: я слишком поздно понял, что именно для меня полезно и решился только нынче выполнить свое желание. Я дошел до такого предела бедствий, что мне уже ничто не может быть по душе — и все из-за этой женщины.

3. Окажите мне, судьи, раньше, чем я выпью яд, еще одну небольшую услугу: не заставляйте меня слушать многословные разглагольствования этих цветистых ораторов, чья жизнь только в том и состоит, чтобы доказывать и опровергать. Я боюсь, как бы, если речи затянутся, об этом не разузнала моя жена; тогда она пустит в ход свой язык и утопит в своей болтовне и меня, и вас; и чтобы этого не случилось, сделайте милость, приступайте к делу поскорей! Ведь если мне придется умирать при ней, слушая ее болтовню, то ее пустословие не даст мне почувствовать сладость смерти.

4. Если бы тот, кто сочинял законы для нашего города, не проявил излишней заботы о чужих делах и не перестарался, составляя предписания, то мне не пришлось бы теперь убеждать вас, что я непременно должен умереть; а я потихоньку вытащил бы веревку из-под матраца, пошел в какое-нибудь уединенное место, подошел бы к дереву и повесился, не видя обступающей меня толпы и ничего не слыша. Но так как наш законодатель поработил нас всеми возможными способами и никому не разрешил быть хозяином своей жизни и избавляться от нее по своей воле, но решение даже этого дела поставил в зависимость от голосования, то я, проклиная его, все же ему повинуюсь и терплю всю эту судебную шумиху, чтобы потом уже не переносить никаких неприятностей.