Памятники позднего античного ораторского и эпистолярного искусства II — V века

23. Ну, а когда все наши дела уже захлебнулись в потоке, льющемся с ее языка, она переходит к делам соседей; а если говорить уж вовсе не о чем, она рассказывает свои сны. Клянусь богами, она их выдумывает: ведь она же никогда не спит, и часто ночь превращается у нее в сплошное бодрствование; и даже если сон, наконец, сморит ее, то у нее отдыхает все тело, кроме языка; он продолжает работать, а для меня это хуже комариных укусов.

24. Взгляните на меня, судьи! Я совсем отощал, весь день на меня сыплются удары, ночью я погибаю, противна мне еда, противно питье. Бегу я от того, что для всех самое сладкое, — от жизни. В ушах у меня звенит от болтовни, я в душе молча переношу мои муки. Сжальтесь надо мной, дайте мне яду, спасите меня от беспрерывного крика.

<...>

44. Но, пожалуй, кто-нибудь из граждан скажет: "Да разведись ты с ней, выгони эту бабу из дому, и тогда ты больше не услышишь ее болтовни. Это самый разумный способ избавиться от нее: правда, до него не всякий додумается, для этого нужен острый ум". Ты говоришь это всерьез или в шутку, приятель? Если ты шутишь, чтоб подразнить меня, то пойми, что не место для забавы там, где дело идет о смерти человека; если же ты говоришь серьезно, то, как видно, ты здорово ошибаешься, раз не понимаешь, что тогда произойдет.

45. Давай взглянем на это дело так. Сейчас я надеюсь, что по приговору суда я скоро умру. Жена моя и в это время болтает — либо сама с собой, либо со стенами, либо с воздухом, либо с кем угодно. Но поскольку меня с нею нет, это мне ничуть не страшно, — ее нет здесь, она ничего не видит, не орет и не разговаривает: ведь закон запрещает ей присутствовать на суде, когда дело идет о жизни и смерти. Если же в суде будет разбираться дело о разводе, и мне пришлось бы рассказывать присутствующим, какие беды я терплю, то в суде была бы и она; а если бы ей позволили произнести хотя бы одно слово, то вы хорошо представляете, что получилось бы: она стала бы вмешиваться в показания свидетелей, нарушать порядок их выступлений, отнимать время у моей речи, и столько бы нагородила, и такую бы извергала без передышки безмерную чепуху, что я бы не выдержал и вышел отсюда, едва дыша.

46. Итак, прежде всего я хочу избежать такого величайшего бедствия и себя ему не подвергать. Но послушайте, что будет дальше. Если даже судьи проголосуют в мою пользу и мне удастся развестись с женой, то это принесет мне не столько счастья, сколько горя. Как мне вынести, что все родичи моей жены наперебой обрушатся на меня с упреками, порицаниями, обвинениями? Один будет вопить здесь, другой орать там, они будут повсюду толпиться около меня, окружать меня, порочить мое стремление к покою, обзывать меня нелюдимым бирюком и упрямцем.

47. А какие штуки будет выделывать моя жена! Да разве найдется такой железный, такой закаленный человек, который мог бы это вынести? После суда она пошла бы за мной, хватала бы меня за гиматий, тащила бы меня к себе, заставляя обернуться, призывала бы по имени всех богов подряд; потом перешла бы к героям и всех их поименно призывала бы в свидетели, потом обратилась бы к звездам, ветрам, к храмовым колоннам и опорам, становилась бы в воротах поперек дороги, вопила бы на всю округу и перебудила бы всех соседей. Потом, усевшись у дверей, она упорно держала бы меня в осаде, не выпускала бы меня из дому, а если бы я сидел дома взаперти, она выкрикивала бы против меня разную хулу.

48. Разговоров о разводе хватило бы на самый длинный весенний день: "Ох, кажется; скрипнула дверь! Кто-то стучит! Наверное, опять какой-нибудь родственник жены!" Нет, мне придется обзавестись крыльями, иначе меня растерзают, когда я буду держать ответ за то, что я совершил.

49. И вот, чтобы этого не случилось, я иду на смерть. Пусть и моя жена, да и кто угодно называют меня угрюмым ворчуном. Окажите же, окажите мне милость, судьи, отправьте меня поскорее туда, где меня ждет последнее успокоение. Приобщите меня к сонму бессмертных, блаженных, незримых. Разве не счастлив тот, кого несут на ложе? Женщины бьют себя в грудь и провожающие рыдают, а он ничего этого не слышит! Если глубокий сон — из всех благ наивысшее, то разве не обязаны мы оказывать еще больше почтения тому, что делает нас еще менее чувствительными?

50. Пусть же кто-нибудь изготовит яд, пусть подаст мне этот желанный кубок; но прошу прибавить к этому еще одну милость: пусть тот, кто подаст мне яд, сделает это молча, не рассуждая о свойствах этого яда, пусть чистота вашего дара не будет омрачена шумом толпы.