Памятники позднего античного ораторского и эпистолярного искусства II — V века

14. Я опять поверил; но уже в этот день я понял, какое несчастье меня постигло, а на следующий день почувствовал это еще больше: жена созвала к себе всех служанок и стала расспрашивать в моем присутствии каждую из них: как ее имя, как зовут ее отца и мать, скольких детей она родила и сколько из них умерло; расспросила их и о коврах, и о кувшинах, о сечках и скалках и, наконец, захотела узнать, сколько петухов мы держим. "Ни одного, — сказал я, — не терплю я его кукареканья, а если ты не замолчишь, то и тебя терпеть не стану". А она сейчас же пустилась восхвалять петуха, рассказала, из кого он был превращен в птицу,[74] и о том, что он когда-то был воином, спутником Ареса, и что означают его гребень, его шпоры, его задорный нрав.

15. Она еще произносила свою хвалебную речь, когда я уже ушел от нее и встретил того, кто превозносил мне прелести брака, и говорю ему: "Дорогой мой, ты погубил своего друга"; тут рассказал я ему все, а он обещал мне угомонить ее немедленно и сказал, что этого никогда больше не повторится. Возвращаюсь я домой и сейчас же сыплются на меня вопросы: Где я был? Откуда пришёл? С кем говорил? Что слышал нового? Были ли добровольные пожертвования? Состоялось ли голосование? Кто вносил закон? Много ли было народа в суде? Кто подавал жалобу? Кто был признан виновным?

16. А мне молчать — беда, а отвечать — еще хуже; если молчу, она бранится, выдумывает какие-то бесчисленные насмешливые словечки и рассказы насчет молчунов и рассуждает о том, что-де муж .должен говорить обо всем, что происходит; если я порой что-нибудь ей отвечу, то только пуще раздуваю огонь: однажды сказал я, что стратег выступает в поход, — она ухватилась за этого стратега и с полудня до вечера без передышки добивалась, скольких он взял с собой, скольких не взял, сколькими он командует и как; сколько у него таксиархов, сколько филархов? А какова добыча? Как снаряжен флот? Кто у него триерархи,[75] кто рулевые, сколько матросов?

17. Когда я однажды высказал ей мое порицание и заметил, что все это — не женского ума дело, она тотчас же завела другую песню: "Ну, скажи мне тогда, как обстоит дело на полях?" и как пошла говорить! Добралась и до кустарников, и до цветочных луковиц, и до репейника; при этом она гораздо больше говорит о чужих делах, чем о наших: и вовсе небезопасно сообщить ей что-нибудь о неудачах и об удачах — по поводу и того и другого обрушивается целая куча слов.

18. К тому же она все время перепрыгивает с одного предмета на другой: как нынче дела у виноторговцев? А не приключилось ли какой беды у продавцов масла? Кажется, у хлебопеков не хватило топлива? Говорят, что сделан донос на оценщиков серебра? Так она мелет пустяки и болтает без конца и чем меньше делает, тем больше говорит; а уж если возьмется за какое-нибудь дело, то ее разглагольствования о нем — более тяжкое наказание для меня, чем ее лень.

19. Если же она вернется из бани, — о горе! — тут хлынет целый ливень слов: сколько она наговорит о банщице, о женщинах, бывших в бане! Кто пришел, кто не пришел, кто без ребят, кто с ребятами, у кого тело волосатое, кто ушел, вымывшись на славу, у кого тело в морщинах, кто красит лицо, кто пользуется солью, кто потерял сандалию, кто утаил плату за баню, кто дал банщице обол, кто больше, кто меньше, кто не дал ничего, а кто, чтобы ничего не дать, затеял целый бой.

20. Потом, словно она забыла о самом важном, она ударяет себя по лбу, а я содрогаюсь от ужаса, чувствуя, что надвигается новая волна слов; в меня вонзаются острые жала этой болтовни, я замираю, словно под ударами бичей, проклиная и эту безудержную говорливость, и брак, и того, кто первый напомнил мне о существовании женщины.

21. А она, услыхав мой стон, снова встряхивается и спрашивает: "Что у тебя болит?", — и начинается перечисление всяких средств против кишечных болезней до бутылочек с маслом и гороховой каши. "Да нет, — говорю я, — у меня все в порядке, только замолчи!" Но это словечко "замолчи" ведет за собой целый рой слов: "Почему это я должна молчать? Я ведь не какая-нибудь худородная!" И пойдет перечислять и бабушек, и теток, и дедов, и прадедов, и доберется до двадцатого и тридцатого колена своих предков, да еще прибавит, кто из них был триерархом, а кто хорегом.

22. А чуть она упомянет о хорегах, как это наведет ее на мысль о трагедии и тут как хлынет бурный ливень: она помянет и первых творцов трагедий, и их преемников, и расскажет, как развивалась трагедия и что каждый в нее внес. А я в это время терплю более страшные муки, чем любой страдающий трагический герой. Да неужели же моя жена никогда не перестанет болтать? Нет, скорее реки остановят свой бег, чем замолчит ее рот. Любой повод вызывает у нее бурю слов: остаюсь ли я дома, ухожу ли я на площадь; медлительность слуг и их торопливость, нехватки и избыток, неудачи и удачи, дождливая и ясная погода.