Памятники позднего античного ораторского и эпистолярного искусства II — V века

5. Те, кто знаком с характером моей жены, знаю я, простят меня и поймут, что больше жить я не могу; но другие, как я полагаю, должны узнать, с какой лютой бедой я должен проживать бок о бок. Выслушайте же и вы меня, ради Зевса. На всех этих людей, которые толпятся вокруг нас, хохочут и называют меня неуживчивым бирюком, я никакого внимания не обращаю. Разве можно ожидать справедливого суждения от распущенных, изнеженных, избалованных людей, которые, шутя и ни к чему не прилагая усилий, умеют только хихикать да без толку болтать обо всем, что им взбредет на ум.

6. Меня же, судьи, отец мой приучил всегда следовать разуму, держать себя в руках, не поддаваться распущенности, взвешивать, что в жизни необходимо и что бесполезно, — первое соблюдать, от второго воздерживаться, стремиться к спокойствию, избегать треволнений. Так я и поступаю и не слишком часто бываю в собраниях, однако вовсе не потому, что я не забочусь о всеобщем благе, а из-за неумолчного галдежа в собраниях; да и на площадь-то хожу не больно часто, чтоб не слышать всех этих судебных словечек: "речь, доводы, ответ, приговор, иск, отвод", о чем любят поговорить все, кому делать нечего: "такой-то, сын такого-то, подал иск против такого-то", — ну, а тебе какое до этого дело, раз ты и не истец, и не ответчик? И еще следовало бы непременно изгнать с площади приветствие, которое не знаю откуда явилось и стало употребительным, — "такому-то желаю здравствовать". Что до меня, то — клянусь богами — я не вижу никакого смысла в этих словах: тому, кому живется скверно, не станет ничуть лучше от того, что ему пожелают "здравствовать".

8. Я избегаю также и посещения тех мастерских, где пользуются молотом и наковальней, где постоянная стукотня, как у чеканщиков серебра, медников и многих других ремесленников; а люблю я те ремесла, которыми можно заниматься в тишине. Однако я видал даже художников, которые поют, пока пишут картину; вот насколько большинство людей любит болтать и не умеет себя сдерживать.

9. Так вот, пока я жил один, я наслаждался достаточным спокойствием, так как все мои домочадцы были приучены не делать ничего, что было бы неприятно мне. Когда же судьба решила ввергнуть меня в беду, приходит ко мне один из моих родичей и начинает всячески хулить одиночество и восхвалять супружество, говоря: "Как бы тебе не оказаться единственным, кто презирает гименея — он ведь бог и притом величайший"; и повел он рассказ о девушке из .весьма почтенного рода, наружности прекрасной, имеющей немало дарований, благоразумной, искусной в ткацком деле, а в конце прибавил "стоит только захотеть — и дело слажено".

10. "Насчет всего прочего, — сказал я, — можешь слов не тратить, а скажи мне вот что: какова эта девушка на язык? Ты же знаешь, дружище, мой нрав, я терпеть не могу, если кто храпит, икает, харкает или кашляет; я согласен лучше вынести побои, чем терпеть все это; а уж болтунов я даже и в сновидении не переношу; если же мне придется жить вместе с болтушкой, как ты думаешь, разве я смогу существовать?" "Не бойся, — говорит он, — с этой стороны она не доставит тебе никаких забот, можно скорей камень упрекнуть в говорливости, чем эту девушку, боюсь даже, — прибавил он, — что ты будешь жаловаться на то, что она слишком молчалива".

11. И я поверил ему, судьи! Увы, почему мне не пришло в голову предварительно испытать эту хваленую молчаливость? Ведь с этого самого дня для меня уже был готов яд: ни в чем порядка, всюду шум, громкий хохот, необузданные пляски, бессмысленные свадебные песни; а в тот день, когда я ввел в свой дом эту эриннию, словно ледяные потоки обрушились на меня со всех сторон, с ужасным шумом сливаясь вместе, так что я едва не убежал со свадьбы, едва не сорвал с себя венок; однако все эти бедствия я приписал порядку самого брачного обряда и все это кое-как вытерпел, пока от этого шума и гама :не скрылся в спальне.

12. Но все, что было до сих пор, показалось мне тихим миром по сравнению с разразившейся потом войной. Еще не прошла и половина ночи, как эта женщина заговорила — она стала хулить нашу кровать; это меня удивило: казалось мне, что невесте об этом говорить не подобает. Потом она спросила меня, сплю ли я, — это мне понравилось еще меньше; затем спросила еще о чем-то третьем, затем о четвертом. Я не отвечал ничего, мне было стыдно за ее бесстыдство; все вышло наоборот, чем можно было ожидать, — муж молчал, жена болтала.

13. Дождавшись рассвета, я иду к свахе и спрашиваю: "что же это значит? Невеста сама заводит разговор о первой ночи и обо всем прочем?" "Да, — говорит она, — все это подобно волшебному напитку и в это время рождается речь; а ты, — говорит, — просто грубиян; таким быть нельзя".