Памятники поздней античной поэзии и прозы II-V века

36. С удовольствием выслушав его, император сказал: "Ты не выразил бы яснее задуманного мною, даже взглянув в мою душу. Я, конечно, послушаюсь тебя; ведь божественным считаю все, исходящее от тебя; научи теперь, как должно поступать хорошему государю". А Аполлоний ему на это: "Ты просишь меня о том, чему нельзя научить. Умение царствовать — величайшее из человеческих искусств, но обучить ему невозможно. Я, впрочем, объясню, конечно, какие поступки мне кажутся правильными. Богатством считай не то, что лежит спрятанным, ведь чем оно лучше кучи песка? И не то, что поступает от людей, стонущих под бременем налогов: золото, полученное, из слез, фальшиво и темно. Ты лучше всех царей распорядишься богатством, если нуждающимся поможешь, а у имущих оставишь богатство неприкосновенным. Остерегайся своего полновластия, и ты станешь использовать его более разумно. Не срезай высоко выдающихся колосьев, Аристотель ведь неправ[439], лучше вырывай с корнем вражду, как терние с хлебного поля; будь страшен для замышляющих переворот не тогда, когда ты наказываешь, а когда собираешься наказывать, пусть и над тобой закон сохраняет свою силу. Более разумные законы издашь ты, если не станешь презирать их. Богов чти больше, чем раньше: много получил ты от них и о многом молишься. В том, что касается власти, веди себя как царь, в том, что касается твоего тела, — как частное лицо. Об игре в кости, о пьянстве, о любовных забавах и о ненависти к подобным вещам зачем мне напоминать, когда ты, говорят, и в молодости не увлекался этим? Детей у тебя, государь, как сказывают, двое и превосходных. Держи их в самом строгом повиновении. Ведь их проступки тебе, несомненно, ставятся в вину. Грози им, что не передашь власти, если они не пребудут благородными и честными, чтобы власть они считали не уделом, а наградой за совершенство. Ставшие обычными в Риме развлечения нужно, государь, мне кажется, мало-помалу прекращать. Трудно сразу заставить народ стать благоразумным, следует постепенно приводить умы в надлежащее состояние, одно исправляя открыто, другое тайно. Вольноотпущенников и рабов, над которыми ты получаешь власть, давайте отучим от нахальства и приучим их вести себя тем скромнее, чем важнее у них хозяин. О чем еще поговорить, как не о наместниках провинций? Я имею в виду не тех, кого ты сам станешь посылать, — ты ведь вверишь управление достойным, — а тех, кому власть достанется по жребию[440]. Необходимо, на мой взгляд, при направлении их в доставшиеся им провинции, по мере возможности, принимать во внимание их пригодность к делу. Пусть говорящие по-гречески управляют греками, а говорящие по-латыни — теми, кому понятен этот язык. Расскажу, что навело меня на эту мысль. Когда я был в Пелопоннесе, Грецией правил человек, ничего не смыслящий в делах Греции, и которого греки совершенно не понимали. Он, разумеется, ошибался, и его самого очень часто вводили в заблуждение. Заседатели, участвующие при обсуждении решения суда, превратили процессы в источник наживы и смотрели на правителя, как на невольника. Так, император, мне представляется сегодня. Если еще что-нибудь другое придет мне в голову, мы снова встретимся. А теперь принимайся за исполнение своих обязанностей властителя, чтобы не показаться слишком ленивым в глазах подчиненных".

Книга VI АПОЛЛОНИЙ И ТИТ

(гл. 29-32)

29. После взятия Иерусалима[441], когда повсюду лежали мертвые тела, соседние народы стали увенчивать Тита, но он не счел себя достойным (ведь не сам совершил он это, но доверил свои руки разгневанному богу). Аполлоний одобрил его поступок: нежелание быть увенчанным за кровопролитие обнаруживало в этом человеке ум, понимание человеческих и божественных вещей и великое благоразумие. В письме, которое было вручено через Дамида, он писал так: "Аполлоний приветствует Тита, римского полководца. Ты не захотел быть прославляемым ни за битву, ни за пролитую кровь врагов, и я присуждаю тебе победный венок благоразумия, потому что ты знаешь, за что следует быть увенчанным. Будь здоров". Весьма обрадовавшись письму, Тит сказал: "И я и отец мой благодарны тебе. Я не забуду этого; ведь я пленил Иерусалим, а ты меня".