Между тем Генрих, пригласив на переговоры графиню Матильду, послал ее, обремененную просьбами и посулами, к папе, и с ней свою тещу с ее сыном, а также маркграфа Аццо[200]
, аббата Клюнийского[201] и некоторых других знатных итальянцев, которые, как он не преминул вспомнить, пользовались у папы большим уважением, умоляя освободить его от уз отлучения и не верить слепо немецким князьям, которые возводят на него обвинения больше из побуждений зависти, чем из рвения к справедливости. Выслушав их обращение, папа ответил, что крайне несообразно и совсем чуждо церковным установлениям разбирать дело по обвинению в отсутствие обвинителей. Напротив, если король уверен в своей невиновности, пусть без всякого страха и сомнения доверчиво явится в назначенный день в Аугсбург, где решили собраться другие князья; там он, рассмотрев показания обеих сторон, без ненависти или благосклонности, а лишь на основании церковного установления, по данному пункту обвинения, отведя правое от неправого, вынесет возможно более справедливый приговор[202].На это посланные отвечали, что король нигде на свете не уклонился бы от его приговора, потому что знает его как неподкупного карателя и защитника справедливости и невиновности; но ведь уже близится годовщина его отлучения от церкви, и королевские князья в настороженном ожидании и тревожной напряженности жаждут исхода дела, чтобы его, если не будет он освобожден от отлучения до этого дня, объявить по имперским законам недостойным королевского сана и впредь не выслушивать его оправданий в невиновности. Вот поэтому король настоятельно просит, готовый нести всякое наказание, какое только потребует папа, снять с него анафему и возвратить благодатное общение с церковью. Потом он снова, как будто ничего и не было решено этим соглашением, в тот день и том месте, какие назначит папа, опровергнет все обвинения, возводимые на него[203]
обвинителями, и по его приговору или вступит в управление, если освободится от обвинений, или же, если проиграет дело, послушно перенесет это.Долго папа противился, опасаясь юношеского непостоянства короля и его склонности следовать за льстецами, куда бы они его ни вовлекали. Но в конце концов, побежденный настойчивостью посредников и весомостью их доводов, сказал: «Если он и вправду раскаялся в своем поступке, то пусть передаст нашей власти в доказательство искреннего и от всего сердца идущего покаяния корону и другие знаки королевского сана и объявит себя, после столь кощунственного проступка, недостойным королевского имени и должности». Но это показалось посланным слишком жестоким. И так как они упорно просили его смягчить приговор и надломленную трость не переломить[204]
строгостью приговора, то он наконец позволил, хотя и с большим трудом, уговорить себя, чтобы король явился к нему лично, и, если он принесет искреннее раскаяние за проступки, то вина, которую он навлек на себя поношением апостольского престола и непослушанием апостольским постановлениям, будет забыта.