Памятники средневековой латинской литературы X-XII веков

... Я расскажу, что, помнится мне, в детстве услышал от одного монаха нашей обители, родом из Аквитании, человека в летах и лекаря по ремеслу. «Когда мне было семь лет, — говорил он, — я, невзирая на скудный достаток моего отца, бедного горожанина Барселоннета[430], перешел снежные Альпы и оказался в Италии. Там, как и положено мальчику такого возраста, испытывая крайнюю нужду в хлебе насущном, я больше заботился о пище для ума, чем для тела. В пору возмужалости я повидал немало чудес этой земли и запечатлел их в своей памяти. Среди прочих я видел пробитую гору, за которой издревле, по предположению местных жителей, были спрятаны сокровища Октавиана. Рассказывали даже, что многие проникали в нее через пролом, чтобы отыскать их, и поплатились жизнью, погубленные запутанностью троп. Но поскольку вряд ли какой-то страх может отвратить алчущие умы от их намерения, то я и человек двенадцать моих товарищей решили пуститься в этот путь, то ли ради добычи, то ли из любопытства. И вот, следуя выдумке Дедала, который вывел Тезея из лабиринта с помощью клубка ниток, мы, принеся с собой большой клубок, закрепили его на колышке у входа; привязав к нему конец нити и засветив фонари, чтобы кроме темноты не были нам помехой еще и боковые дороги, мы стали разматывать клубок, и, ставя на каждой миле колышек, как бы там ни было, держали путь в глубь горной пещеры. Кругом царил мрак и все внушало ужас; летучие мыши, выпархивающие из щелей, терзали наши глаза и лица; узкая тропа слева грозила пропастью с бурлящим внизу потоком. Мы видели путь, усеянный голыми костями; оплакивали еще не разложившиеся трупы людей, которые, как и мы, увлеченные той же надеждой, войдя в недра горы, не смогли найти выход оттуда. Спустя некоторое время все же, после бесчисленных страхов, добрались мы до самого дальнего выхода, и увидели тихое озеро, подернутое зыбью, волны которого мягко плескались о берег. Бронзовый мост соединял оба берега. За мостом были видны небывалой величины золотые кони, с такими же золотыми всадниками, и прочие вещи, названные в рассказе о Герберте; полуденные лучи Феба, пролитые на них, удвоенным блеском слепили глаза зрителей. Видя все это издали, мы горели желанием насладиться всем с более близкого расстояния, помышляя, если выпадет случай, унести хоть самую малость сверкающего металла; воодушевленные взаимным подбадриванием, мы приготовились перейти озеро, но тщетно. Лишь только кто-то из наших раньше других ступил на ближний край моста, мгновенно — продолжаю, ведь дивно слушать — он стал опускаться, а дальний край поднялся, выставляя грубую бронзу с бронзовым молотом, которым, разбрызгивая воду, он так затуманил воздух, что затемнил день и небо. Как только нога была снята — наступило спокойствие. Это испытали многие из нас с тем же результатом. Итак, отчаявшись в переходе, мы пробыли там совсем недолго, и, сколько могли, насытили золотом, по крайней мере, хоть свои взоры. Вскоре после нашего возвращения с помощью нити, мы нашли серебряное блюдо, которое, напрасно разбитое и поделенное на части, только возбуждало зуд нашей алчности, не утоляя ее ничуть. На другой день, посоветовавшись друг с другом, мы пришли к некоему магистру того времени, который, как говорили, знал невыразимое имя Бога; спрошенный об этом, он не стал отпираться от своего знания, добавив, что сила этого имени столь велика, что никакая магия, никакое колдовство не в состоянии противостоять ему. И вот, нанятый за большие деньги, после поста и исповедания, он привел нас, подготовленных таким же образом, к источнику. Зачерпнув из него воды в серебряный сосуд, он молча стал чертить пальцами буквы, пока, наконец, мы глазами не поняли то, что устами высказать не могли бы. Затем мы доверчиво направились к горе, но дальний выход неожиданно нашли заваленным, думается мне, демонами, поистине ненавидящими имя Бога, ибо оно могло изобличить их выдумки. Поутру пришел ко мне еврей-чернокнижник, привлеченный слухами о нашей попытке; и когда, расспросив о случившемся, узнал о нашем недомыслии, проговорил, трясясь от безудержного смеха: «Почему бы не увидеть тебе, чего стоит сила моего искусства.» И немедленно проникнув в гору, скоро вернулся, неся в подтверждение своего прохода многое из того, что я заметил за озером: в действительности же ту драгоценнейшую пыль, которая чего бы ни коснулась, все превращала в золото — не то, чтобы это и вправду было так, но потому что так казалось, пока не было смыто водой. Ведь ничто, сотворенное некромантией, не может в воде обмануть зрение смотрящих. Истину моего утверждения подтверждает событие, которое случилось в это же время.

171. О старухах, которые юношу обратили в осла