Памятники средневековой латинской литературы X-XII веков

На людной улице, ведущей в Рим, жили две старухи; никого не было их пьянее, никого противнее. Обе жили в одной лачуге, обе были искушены в колдовстве. Если случалось одинокому путнику забрести к ним, они обращали его в лошадь или свинью, или в какое-нибудь другое животное, и выставляли купцам на продажу, а вырученные деньги пропивали. И вот однажды ночью случись им приютить какого-то юношу, который зарабатывал свой хлеб танцами, они и обратили его в осла; им было выгодно иметь осла, который привлекал бы взоры прохожих потешными движениями; ведь когда бы ему ни приказали, осел начинал танцевать, потому что он не утратил способности все понимать, хотя и потерял дар речи. Таким образом старухи добывали много денег, и со всех сторон к ним стекалось множество народа, желая посмотреть на осла. Слух об этом побудил соседнего богача купить четвероногое за немалые деньги для своей пользы; он был предупрежден, что, если он хочет иметь постоянного плясуна, пусть бережет его от воды. Сторож, приставленный к ослу, строго выполнял приказание. Прошло много времени; осел то тешил хозяина шатающейся своей походкой, то развлекал гостей своими трюками. Но поскольку все на свете со временем приедается, за ним стали следить менее зорко; в результате беспечности охраны он, разорвав веревку, сбежал, бросился в ближайший пруд и, пробарахтавшись в воде довольно долго, обрел свой человеческий облик. Сторож, идя по его следам и расспрашивая встречных, спросил и у него, не видел ли он осла? А он ответил, что сам и был ослом, но теперь человек; и рассказал все как было. Изумленный слуга доложил обо всем хозяину, а хозяин папе Льву[431], наисвятейшему мужу нашего века; изобличенные старухи во всем признались…

207. О женщине с двумя телами

В это же время[432] на границе между Британией и Нормандией видели чудо: у одной, или, собственно говоря, у двух женщин, было две головы, четыре руки, и каждой другой части тела по две вплоть до его середины; ниже — две ноги, две ступни, а все прочее было общее. Смеялась, ела, говорила одна — плакала, постилась, молчала другая. И хоть пища принималась двумя ртами, но выводилась через один проход. Наконец, когда одна скончалась, другая еще жила, и живая носила мертвую почти три года, пока и сама не умерла, изнуренная бременем и зловонием трупа. Некоторые полагали, и даже написали об этом, что эти женщины означают Англию и Нормандию, которые, пусть разделенные земным пространством, подвластны, однако, одному правителю. Какие бы богатства они ни поглотили прожорливыми глотками, все стекает в один провал, будь это алчность принцев или жестокость окружающих народов. Еще сильная Англия будет поддерживать своим богатством безжизненную и почти разложившуюся Нормандию, пока и сама, быть может, не падет от жестокости мытарей. Счастлива будет, если когда-нибудь она сможет вздохнуть с той свободой, за бесплотной тенью которой уже так давно неустанно гонится! Ныне же она изнывает, подавленная бедствиями и угнетенная вымогательствами...

[Битва при Гастингсе]

(Книга III)

238... Раздавшийся радостный крик[433] призвал всех к кораблям. Сам герцог[434] первым с материка отплыл в море, и ожидал остальных, став на якоре почти посредине пролива[435]. И вот все подплыли к пурпурному парусу флагманского судна; и после того как поели, благоприятным курсом прибыли в Гастингс[436]. Сходя с корабля, Вильгельм оступился, но обратил это в доброе предзнаменование, когда воин, стоявший рядом, воскликнул: «Вы обнимаете Англию, герцог, будущий ее король!»[437] Все войско он удержал от грабежей, предупредив, что следует беречь все, чем вскоре будут они владеть; и в течение следующих пятнадцати дней оставался таким спокойным, что казалось, ни о чем он не думает меньше, чем о войне.