Памятники византийской литературы IV-IX веков

Некто когда-то спросил Никострата[303]

, — Платону был равенИ Аристотелю тот острым сужденьем своим, —
«Надо ль нам душу назвать бессмертной, или же смертной?
И бестелесна ль она, тело ли есть у нее?
Чувствам ли нашим она сродни, иль, быть может, рассудку,
Иль им обоим? Ты все нам, толкователь, раскрой!
Тот „Метафизику“[304] знал ведь отлично, читал и про душу
Труд Аристотеля он, глубь и „Федона“[305] постиг!»
То надевая свой плащ, то гладя конец подбородка,
Вынес решение он мудрое нам, наконец.
«Есть ли природа души вообще, я не знаю, но также
Я вам сказать не могу, — смертна, бессмертна ль она!
Плоть ли имеет иль нет, нам того никто не откроет, —
Переплывя Ахеронт, истину лишь уяснишь!
Ведь и Платон все узнал обо всем только там лишь наверно,
Если же хочешь, пример можешь один повторить!
С кровли бросайся смелей, как юнец Клеомброт Амбракийский,
Тело свое опусти с крыши на землю скорей!
Сразу познаешь себя самого[306] бестелесным, бесплотным,
Ищешь коль душу лишь ты, с ней и пребудешь вовек!»

382[307]

Бедный лежал Алкимен, страдая от тяжкой болезни,
Горлом осипшим хрипя, чувствуя боли в боку.
Так истрепала его лихорадка жестокая, будто
Тело терзали ножи. Жар его мучил и бред.
Шумно, болящий, дышал, когда Каллигнот появился, —
Лекарь один с островов, ко́сец, по виду, мудрец.
Мог он предвидеть исход болезни любой у любого,
Ждет что его, объяснить в будущем, — и почему.
Долго смотрел на него, как лежит тот. Со знанием дела
Врач прикасался к руке и наблюдал за лицом.
Ну, а затем, рассчитал, осталося сколько больному
Ждать до последнего дня, что завершит его жизнь.
Лучше и сам Гиппократ не обдумал бы все, что изрек он
Здесь Алкимену, с лицом важным и гордым весьма:
«Горло хрипящее коль болеть у тебя перестанет,
Боли, к тому же, в боку кончатся все наконец,
Если дыханье твое учащаться не будет от жара —
То не умрешь никогда ты от плеврита, заметь!
Знак это добрый для нас, что болезнь не грозит тебе эта.
Ныне, мужайся! Скорей за адвокатом пошли!
Денег две части отдать не забудь в хорошие руки,
Третью — оставь мне, врачу, и с суетою простись!»

401[308]