Памятники византийской литературы IV-IX веков

XV. Аталанта Коринне

Я видела, Коринна, Авгея в палестре. Этого зрелища не описать словами и не изобразить рукою живописца. Был крепок и статен этот юноша. Грудь у него волосата, очи — как у газели; взгляд не мрачен от гнева и не влажен от изнеженности, но мужественен и кроток. Цвет его тела ни бел до женственности, ни смугл до черноты. Волосы — в меру густые и волнистые, подобны морю в час покоя, когда, смирив дикое неистовство волн, оно ласкает прилежащую землю ровным течением. На щеках его не играет румянец, как у женщин и бледность не лишает их красоты. Нос изогнут очень величественно, и обличает мастерство художника[402]. Масло, стекая с него, сверкало, как солнце, и блеском сияющих лучей озаряло палестру. Душа болит у меня, Коринна, и горькую муку терплю я. Женщинам ведь стыдно рассказывать о любовном томлении.

XIX. Диоген Хрису

Ты сторож своих богатств, а не господин их. Такой приговор вынести о тебе заставляют твои повадки. Ни в чем хорошем нечестивые души не могут участвовать. Зарой в землю и стереги свое золото, несчастный, ибо не принадлежит, а лишь вверено оно тебе. Ты хочешь быть подобен фригийцу Мидасу[403] и, голодая, богатеешь, как бы вися в золотой, петле.

XX. Хлоазон Микону

Вчера, Микон, я послал груши своей милой. Она же, получив подарки, встала, отложила в сторону уто́к и пряжу, и начала раздавать груши поросятам, а посланца отослала прочь как нежеланного ей вестника. Горько плачу я. Жесток и несправедлив к нам Эрот, заставляя любить недостойную девицу. Слепы они — и судьба и эроты, ибо эроты необдуманно и как попало распределяют горести, судьба же — блага жизни.

XXI. Перикл Родопе

Неблагозвучна твоя песнь, не усладу, а печаль несет она любовникам. Не сладостно твое пение, похоже оно скорее на трагедию. И плачут от обиды любовники. Вместо неги, твои песни учат их целомудрию, мелодия не увлекает их. Смилуйся, ради богов, над нами, недовольными. Не на флейтистку, а на плакальщицу похожа ты в кругу любовников. Все мы залепим уши воском, если не оборвешь ты эту мелодию. Мы слушаем сирен[404] охотнее, чем плачущих муз.

XXXIV. Фемистокл Хрисиппу

Слушай, Хрисипп, какую прекрасную басню я расскажу тебе, ведь и в басне воздана честь благоразумию.

Как-то раз к Зевсу пришли птицы и просили Олимпийца поставить им начальника. Анархия тяготила птиц, и не было у них начальства — сего великого блага, отчего царил у них страшнейший беспорядок. Зевс внял им, желание их сбылось, и просители получили дивный дар. Дар этот был царское достоинство. Чтобы получить его, Зевс велел птицам лететь к болотам и источникам и смыть в них свою грязь. Воде поручил проверить, какая птица должна стать вожаком. Зевс ведь чтил красоту. Птицы, омывшись, опять слетелись к Зевсу, и каждая стала пред ним являть свою красу. Галка тем временем, боясь показаться дурнушкой, подделала свой природный убор и чужой красотой захотела прикрыть свое безобразие. Но сова разоблачила ее и показала, что красота у галки ненастоящая. Заметив у галки свое перо, сова вытащила его, а за ней и другие птицы стали делать с галкой то же. И галка снова превратилась в галку.

Басня эта, Хрисипп, истинна как вещий сон, научая великому благоразумию. И мы, люди, похожи на галку, своего ничего здесь не имеем, но, пока живем, на краткий миг приукрашиваем себя поддельной красотой, после смерти же отнимается у нас то, что не наше. Поэтому брось заботу об имуществе своем и о плоти, а окружи попечением бессмертную душу, ибо она невидима и нетленна. А все наши внешние блага смертны и преходящи.

XXXVIII. Теттигон Ортигону

Что натворил ты, разнесчастный? И одежда на тебе уже не та, и куропаток растерял ты. Все это от вина. Вином Одиссей, говорят, выколол глаз Киклопу[405]. Посмей только теперь не собрать всех птиц, и я сам с тобой брошусь в бездну. В живых оставить распущенного сына тяжело, но еще тяжелей для отца приготовить сыну могилу прежде себя.

XXXIX. Фетида Анаксарху

Любить и Фетиду и Галатею ты не можешь. Страсть ведь не раскалывается пополам, эроты не разделяются, и ты не вынес бы двух эротов. Землю не могут греть два солнца, и одна душа не стерпит двойного пламени любви.

XL. Сократ Платону

Никто не наносит обид нам, мы сами бываем неправы. Человек своей волей обижает себя. И мы властны избирать доблесть или порок. У тебя отнял поле Эонид? Что же! Беда коснулась лишь посторонних вещей, душе же твоей он не нанес бесчестия. Филипп разоряет тебя, подделывая твою печать? И в этом также нет ничего обидного для тебя, ведь вещи, которые можно приобрести, не наши. Твоего сына сгубили варвары? Но и это еще не самое ужасное. Ребенок твой не был бессмертен. Еще не так давно его вообще не было у тебя. Затем он появился на свет, а теперь снова его нет, как тогда, когда он еще не рождался. Итак, люди бывают обидчиками, но не обиженными. Потому и восхищаюсь я гомеровским Киклопом[406], который говорит, что Никто его обидел, и этим словом «никто» пастух утверждает истину.

L. Каламон Спирону