Памятники византийской литературы IV-IX веков

Кто-то, например, в народном собрании набросился с упреками на Перикла, а он совершенно не обращал на это внимания[51]. Так и продолжалось целый день, что один осыпал другого ругательствами, а того это нисколько не заботило. Потом вечером, когда уже стемнело, этого человека, который только что прекратил брань, Перикл проводил со светильником до дома, желая удовлетворить свою любознательность. А еще один человек в гневе грозил смертью Евклиду Мегарскому и подтверждал это клятвами[52]. Но Евклид сам поклялся, что смягчит его и заставит унять свою неприязнь. Хорошо, если человек вызывает в памяти подобные примеры, когда гнев овладевает им! Ведь не следует верить трагедии, которая говорит, не рассуждая: «Раздражение вооружает против врагов»[53].

Всего же лучше вовсе не поддаваться раздражению. А если это трудно, то по крайней мере надо удерживать раздражительность рассудком, словно уздою, и не позволять ей выходить за пределы.

Однако вернемся к примерам людей добродетельных. Какой-то человек, безудержно оскорбляя Сократа, сына Софрониска, бил его прямо в лицо, а тот не сопротивлялся. Сократ позволил этому пьяному утолить свое раздражение, так что лицо его распухло от ударов и покрылось царапинами. Когда же пьяный прекратил побои, Сократ, как передают, ничего другого не сделал, как только, подражая обозначениям имен художников на статуях, написал на лбу: «делал такой-то», и этим отомстил[54]. Так как это почти совпадает с нашими правилами, я утверждаю, что подражать таким людям очень хорошо. Ведь этот поступок Сократа соответствует заповеди, по которой, если тебя кто-нибудь ударит по правой щеке, ты должен подставить левую[55], — в такой мере надо мстить за себя. А поступки Перикла и Евклида соответствуют заповедям: «терпеть гонителей и кротко переносить гнев их» и «желать врагам добра, а не проклинать их». Значит тот, кто заранее обучен этому, не воспримет заповеди как нечто невероятное. Не умолчу я и о поступке Александра.

Захватив в плен дочерей Дария, об удивительной красоте которых было достоверно известно, Александр не пожелал даже видеть их, так как считал позорным, если над победителем победу одержат женщины[56]. А ведь это согласуется с заповедью, что человек, который посмотрел на женщину для наслаждения, не свободен от обвинения, потому что допустил в душу похоть, хотя бы и не совершив прелюбодеяния на самом деле. Что же касается поступка ученика Пифагора Клиния[57], — трудно поверить, чтобы соответствие его нашим правилам было делом случая, а не сознательного подражания. Но что же сделал Клиний? Если бы он поклялся, он не потерял бы трех талантов. Но он предпочел заплатить их, лишь бы не клясться, хотя клятва его была бы на самом деле справедливой. Мне кажется, он как будто слышал ту заповедь, которая запрещает нам клятву.

8. Вернемся, однако, к сказанному вначале, а именно, — что нам следует принимать не все подряд, а только полезное. Ведь стыдно отбрасывать вредное в пище, а в науках, которые питают нашу душу, брать все без разбора и нагружать этим разум, подобно весеннему ручью, который увлекает за собой все, что попадается на его пути. И какой смысл нам, если мы можем сознательно относиться к своему делу, быть ниже ремесленников — например кормчего, который не вверяет себя безрассудно ветрам, а направляет судно в безопасное место, или стрелка, который бросает стрелу в цель, или жестянщика и плотника, которые стремятся к цели, соответствующей их искусству?

Ведь и у ремесленников работа имеет цель. А разве для человеческой жизни нет цели, смотря на которую следует все делать и говорить тому, кто не хочет полностью уподобиться неразумным животным? Если ее нет, то, подобно неоснащенным кораблям, не вверив никакому уму кормила души, мы будем без цели туда и сюда носиться по жизни.