Памятники византийской литературы IV-IX веков

Для тех, у кого разум не очищен, — это более недоступно, чем для больного глазами смотреть на солнце. Очищать же душу, чтобы сказать коротко и для вас достаточно, это значит презреть чувственные удовольствия, не угощать зрения нелепыми представлениями фокусников, не смотреть на возбуждающие сладострастие тела и не впускать в душу через слух приносящие вред мелодии. Ведь именно от музыки такого рода обычно возникают страсти — порождения рабства и низости. А нам следует стремиться к иной музыке, лучшей и возносящей к лучшему, при помощи которой, говорят, творец священных песнопений Давид избавлял царя от неистовства.

Есть молва, что Пифагор, когда ему случилось быть среди пьяных гуляк, приказал флейтисту — предводителю пира — изменить напев и заиграть в дорийском ладе; пирующих так отрезвила эта музыка, что они сбросили венки и со стыдом разошлись[66]. Иные же при звуках свирели неистовствуют, словно корибанты[67] или участники вакханалий. Столь велика разница — наполнять слух здоровой или негодной музыкой! Поэтому участвовать в этом, сейчас господствующем искусстве пения вам следует меньше, чем в любом из самых позорных дел. А примешивать к воздуху различные испарения, доставляющие обонянию удовольствие, умащать себя благовониями даже и запрещать вам я стыжусь.

Что же может сказать кто-нибудь о том, что не следует стремиться к удовольствиям от осязания и вкуса? Да только то, что эти удовольствия принуждают охотящихся за ними жить, подобно скотам, по прихоти желудка и того, что ниже чрева. Одним словом, тот, кто не хочет, как в тине, погрязнуть в плотских удовольствиях, должен презирать все, что связано с телом, или, как говорит Платон, поддерживать тело постольку, поскольку оно участвует в служении философии. Это напоминает слова Павла[68], когда он советует вовсе не угождать телу, чтобы не давать свободу похоти. Разве люди, очень заботящиеся о красоте тела и презирающие душу, которая проявляет себя через тело, отличаются чем-нибудь от тех, кто заботится об инструментах и презирает искусство, которое действует посредством них? Стало быть, совсем напротив, надо обуздывать и сдерживать тело, словно порывы зверя, и мятежи, которые оно вызывает в душе, надо усмирять рассудком, как бичом; вовсе не следует отпускать вожжи наслаждений, пренебрегая при этом умом, увлекающимся страстями, подобно вознице, которого несут необузданные кони.

Вспомним и Пифагора, как он, узнав, что один из близких ему людей очень тучнеет от еды и гимнасия, сказал ему: «Перестанешь ли ты строить себе несноснейшую тюрьму?»[69] Поэтому-то, говорят, и Платон, предвидя, что тело причинит вред душе, избрал для Академии не совсем здоровое место в Аттике, чтобы не давать телу излишне нежиться, — так и виноградным лозам не дают разрастаться лишние ветви. А я слышал и от врачей, что чрезмерное здоровье очень вредно. Итак, если излишние заботы о теле для самого тела бесполезны, д для души — помеха, то служить телу и ухаживать за ним — явное безумие. Но если бы мы научились его презирать, нас, пожалуй, ничто другое из человеческих дел не восхищало бы. Ведь для чего нам богатства, — нам, ни во что не ставящим телесные удовольствия? Я не вижу другой причины, как только чтобы, словно драконы в сказках, неусыпно стеречь зарытые сокровища. Тот, кто научился в подобных случаях вести себя благородно, вряд ли изберет для себя что-то постыдное или гадкое и в словах и в делах. Тем более станет он гнушаться такой вещью, в которой нет у него потребности, что бы это ни было — лидийский песок или работа золотоносных муравьев. Конечно, и самую нужду будет он определять естественными потребностями, а не удовольствиями. А тот, кто выходит за пределы необходимого, подобно несущимся вниз по склону, не знает, за что ухватиться, и нигде не останавливается в своем стремлении, но когда он уходит дальше, он испытывает нужду в равном прежнему или даже в большем, чтобы насытить свое желание, как сказал Солон, сын Эксекестида: «Не установлен людьми никакой предел для богатства»[70]. В этом отношении следует пользоваться как учителем и Феогнидом, который говорит:

Нет, не люблю я богатство и богатеть не желаю —
Лишь бы, не зная беды, скромно на свете прожить![71]