Памятники византийской литературы IV-IX веков

(5). Прибавим и мы от себя: достойны ли вы прощения, когда царь за обиду не злобствует, а вы, ничего не потерпев, распаляетесь гневом? После сего зрелища, как прикоснетесь вы к таинствам и как прочтете ту молитву, которая велит нам говорить: «Оставь нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим»[141], когда сами должника своего на суд требуете? Он попрал справедливость и нанес оскорбление? И мы признаем это. Но сейчас время милости, а не суда, человечности, а не строгого ответа; прощения, а не кары; сострадания и милосердия, а не приговора и осуждения. Пусть не гневается никто из вас и не ропщет, но умолим человеколюбца бога даровать ему дни жизни и исхитить от грозящей казни, чтобы совлекся он своих преступлений, и вместе пойдем молить человеколюбивого царя, да дарует он священной трапезе одного мужа ради церкви и ради жертвенника. Если поступим так, то сам царь примет нас, и бог прежде царя восхвалит нас, и великое воздаяние воздаст нам за человечность. Он отвращается и ненавидит злого и бесчеловечного, но приемлет и любит милосердного и человечного. Если это творит праведник, то сплетает ему светлые венцы, если грешник, — то прощает ему грехи, воздавая тем за сострадание его к такому же рабу. «Милости, — говорит он, — хочу, а не жертвы»[142]. И везде в Писании ты видишь, что он требует этого и говорит, что в этом отпущение грехов. Этим и мы сделаем его милостивым, этим и мы освободимся от грехов, этим и мы украсим церковь, за это и царь человеколюбивый нас восхвалит, как уже говорил, и весь народ возрукоплещет, и все концы вселенной изумятся человечности и кротости нашего града, и все жители земли, узнав об этом, прославят нас. А чтобы вкусить этих благ, припадем, призовем, умолим, исхитим из беды плененного, беглеца и просителя, да и сами причастны будем будущих благ милостью и человеколюбием господа нашего Иисуса Христа, слава и сила которого ныне и вечно и во веки веков. Аминь.

Гомилия «Когда Сатурнин и Аврелиан были изгнаны, а Гайна вышел из города, и о сребролюбии»

Долго молчал я, и вот опять после немалого времени снова пришел к вашей любви. Не беспечность и немощь держали меня; нет, я усмирял раздоры, укрощал волны, успокаивал бурю, извлекал потерпевших крушение корабля, спешил привести утопающих к тихой гавани. Ибо я общий для всех отец, а забота моя не только о стоящих твердо, но и о падших, не только о тех, кого несет попутный ветер, не и о тех, кого захлестывают волны, не только о тех, кто защищен, но и о тех, кому грозит опасность. Поэтому в минувшие дни меня не было с вами: я ходил, призывал, просил, умолял избавить вельмож от беды[143]. А когда пришел конец печальным этим делам, я снова возвратился к вам, защищенным от опасности, к вам, плывущим при полной тишине. К ним я ходил, чтобы стихла буря, к вам я вернулся, чтобы буря не разыгрывалась. К ним я отправлялся, чтобы избавить их от горя, к вам возвратился, чтобы не объяла вас печаль. Не только о стоящих потребно попечение, но и о падших, и опять не о падших только, но и о стоящих твердо. Об одних, чтобы воспрянули, о других, чтобы не падали, о первых, чтобы избавлены были от обступивших их бед, о вторых, чтобы не подпали грядущим печалям. Ибо нет прочного, нет незыблемого в делах человеческих. Беснующемуся морю они подобны, и всякий день приносит новые тяжкие крушения.

Все исполнено волнений и смут; всюду скалы и стремнины, всюду подводные камни и утесы; всюду страхи, опасности, подозрения, ужасы, тревоги. Смелости нет ни у кого, всякий боится ближнего. Вот уже близко то время, которое пророк описывал словами: «Не верьте друзьям, не надейтесь на вождей, удаляйся всякий своего ближнего, опасайся доверять сожительнице твоей»[144]. Почему так? Потому что дни лукавы, «ибо всякий брат замышляет коварство, и всякий друг идет с хитростью»[145]. И друг уже не верен, и брат уже не надежен. Исторгнуто благо любви. Междоусобная война проникла всюду, война междоусобная, однако, не явная, а скрытая: повсюду множество овечьих шкур, тысячи личин, бесчисленны скрывающиеся всюду волки. Среди самих врагов жить безопаснее, чем среди этих мнимых друзей. Вчерашние ласкатели, льстецы, целовавшие руки, все они враждебны теперь и, сбросив личины, стали злее всех обвинителей, клевеща и браня тех, кому доселе возносили благодарность.