Одушевленная медь Гомера являла, и не былОблик ни мысли лишен, ни разума — речи единойНедоставало ему. Чудеса явило искусство!Подлинно бог потрудился над хитроизваянным ликом.В сердце мысль обращая, не в силах поверить я, будтоСмертный искусник сей труд созидал, хлопоча перед горном:Нет, — но Паллада сама, миогоумная, мудрой рукоюОблик знакомый смогла повторить: ведь она обиталаНекогда в этой груди, воспевая дивные песни,Так он стоял, мой отец, Аполлону в певцах сопредельный,Муж богоравный, Гомер, старцу подобился видомДряхлым. Но в нем и самая старость сияла отрадой,Дивно его увенчав и украсив святым благолепьем,Важным и кротким, любовь и почтение сердцу внушавшим.Локон седой и извитый бежал по вые склоненной,Подле ушей ниспадал, разветвлялся в хитрых блужданьях;Книзу свободно легли, просторно лик обрамляя,Мягкоизвитой брады завитки, и она не сужаласьОстро, но вольно лилась, велелепным украсив уборомПерсей его наготу и усладу почтенного лика.Было открытым чело, и сиял на челе обнаженномУм, назиданий благих исполненный. Брови вздымались,И не напрасно подъятыми их изваяло искусствоЗоркое: свет был отъят у четы очей сиротевшей.Все же он не был подобен слепцу убогому видом:Прелесть и в зраке померкшем жила. Не без умысла, мнится,В нем очевидным явило художество нашему взоруМудрости свет неугасный, в разумном сердце сиявший.Впалыми чуть приметно содеяла старость ланиты,В складки стянув, — но на них, украшая облик почтенный,Строгая важность почила и милые с нею Хариты.Подле божественных уст Пиерийские[205] пчелы витали,Словно вкруг сот медоносных. Меж тем, десную и шуйцуОн от обеих сторон простирал, опираясь на посох,Словно при жизни, и чутко склонял со вниманием ухо:Мнилось, призыв Аполлона заслышал певец издалечеИли кого из сестер Пиерид. Но дух сокровеннымБыл помышлением занят, и ум извлекал непрестанноИз потаенных святилищ плоды многохитростной мысли,Браням слагая хвалу, Пиерийской сирены напевы.