Памятники византийской литературы IV-IX веков

О его жизни мы почти ничего не знаем. Даже приблизительная датировка его творчества серединой V в. — плод ученых реконструкций. Какой-то Нонн был епископом Эдессы, но отождествлять его с поэтом нет достаточных оснований. Из его сочинений сохранились только две поэмы: упомянутое переложение Евангелия и огромная поэма в 48 песнях «Деяния Диониса». Нонн осуществил реформу гекзаметра, усвоенную целой школой эпических поэтов (Трифиодор, Коллуф, Мусей); его виртуозная стиховая техника направлена на примирение традиционных законов гекзаметра с новым восприятием языка (стремление к совпадению музыкального и экспираторного ударения, исключение стиховых ходов со спондеями, терявшимися для византийского уха и т. п.). Таким образом, и в чисто формальном отношении поэзия Нонна — рискованное балансирование между двумя разнородными сферами: школьной традицией и живой речью.

Странное впечатление производит тот резкий контраст, который выявляется при сопоставлении обоих сочинений Нонна. «Деяния Диониса» — поэма по всему своему характеру чисто языческая и притом далеко не чуждающаяся резкой, почти истеричной чувственности; в переложении Евангелия мир языческой мифологии сменяет мир христианской мистики. Но сходства в этих поэмах больше, чем различия. У Нонна ничего не остается ни от пластичной простоты Гомера, ни от наивной простоты Евангелий: и в поэме о Дионисе, и в поэме о Христе господствуют взвинченная напряженность, совершенно не античная по своей сути динамика, полное отсутствие сдержанности, меры и спокойствия. Словесная ткань поэм перенасыщена темными и многословными перифразами и сложными эпитетами; контуры образов размыты, формы взорваны нервным порывом, архитектонический план теряется за пестротой изложения: мир Нонна иногда отдаленно напоминает мир новоевропейского барокко. Лучше всего ему удаются в его переложении Евангелия темные, малопонятные, пугающие как бы самостоятельной жизнью вырвавшихся из общего контекста образов места. Когда читаешь описание губки с уксусом, поданной распятому Иисусу, становится ясно, что здесь воображение поэта совершенно отвлеклось от сцены как таковой и было на мгновение заполнено словами «губка», «море», «пучина», неожиданно вырастающими в неясные, но тем более жуткие символы.

Переложение Евангелия от Иоанна [208]

I. Крестная смерть

…Подле крестного древа друзья собрались совокупно;
С ними была богоматерь Мария и сродница с нею
Одноименная ей Мария; поодаль стояла
Третья Мария, Магдалы рожденье. Приметивши матерь,
С нею же ученика, наипаче любезного сердцу,
Матери молвил Христос: «Возлюбила ты девство, о матерь,
Девственник будет и сыном тебе»; а к нему обратился
С речью такой: «Непорочный, прими непорочную матерь,
Ту, что без родов дала тебе жизнь». И от этого часа
Тот ученик у своих очагов сохранял неизменно
Чистую деву, и сам в чистоте сыновним служеньем
Матери, не по рожденью родной, угождал и заботой.
Тою порой Иисус, череду неизбежных свершений
В сердце своем обнимал и зная, чему оставалось
Сбыться, конец торопя, промолвил толпе предстоявшей:
«Жажду!» Уже недалече была уготована чаша,
Полная уксусом горьким; и некто, с неистовым духом,
Губку, возросшую в бездне морской, в непостижной пучине,
Взял и мучительной влагой обильно насытил, а после
На острие тростника укрепил и приподнял высоко;
Так он к устам государя приблизил смертельную горечь,
Прямо пред ликом его на шесте длиннотенном колебля
В воздухе губку высоко и влагу в уста изливая,
Вместо живительных вод и божественных яств неистленных
Вот ощутили уста и гортань горчайшую влагу;
Весь обмирая, он молвил последнее слово: «Свершилось!»
И, преклоняя главу, предался добровольной кончине.

II. Воскресение из мертвых