Памятники византийской литературы IV-IX веков

Во времена Эдесия[214] славился софист Юлиан из Каппадокии. Афины рабски внимали ему, и молодежь отовсюду стекалась к этому мужу, почитая в нем и ритора, и человека. Его славу разделяли тогда и другие ценители прекрасного: Апсин из Лакедемона, известный своими познаниями, Эпагат и целый хор других[215]. Юлиан же выделялся среди всех, намного превосходя их своим природным дарованием. И у Юлиана было бесчисленное множество учеников отовсюду, и, можно сказать, повсюду. Непонятно, где они размещались. Лучшие среди них — божественный Проересий, Гефестион, сириец Епифаний и араб Диофант[216]. Достоин упоминания также Тускиан[217], ведь и он слушал юлиановы беседы. О нем мы уже говорили в записках об Юлиане[218]. Пишущий эти строки сам видел в Афинах дом Юлиана, небольшой и скромный, пропитанный, однако, воздухом муз и Гермеса — так похож он был на святилище. Дом этот он оставил после себя Проересию. Там выставлены были изваяния его самых любимых учеников; был там также и театр из полированного камня, напоминающий общественные театры, но небольшой по размеру, как то и следует дому. В Афинах тогда были такие раздоры между населением и молодежью, словно в городе, как в. ту древнюю эпоху войн, опасность скрывалась. Софисты не смели выходить и вести беседы на площадях, а беседовали в своих домах, понизив голос, ведя борьбу не за жизнь, а за хлопки и крики одобрения. О многом я умолчу, но вот что расскажу и добавлю сюда как свидетельство просвещенности и ума Юлиана. Случилось раз, что грубияны ученики Апсина сцепились с учениками Юлиана и одолели их в этой междоусобной схватке. Они по-лаконски осыпали их тяжелыми ударами и, будто обиженные, обвиняли тех, кого сами избили. Дело было передано на суд проконсула, а тот поступил круто и сурово: велел арестовать вместе с ними и учителя и заключить всех обвиненных в оковы, как взятых за убийство. Но проконсул был римлянином, а не грубым, неотесанным деревенщиной. Он вызвал к себе Юлиана, и вслед за Юлианом пришел Апсин, без всякого вызова, чтобы держать речь вместе с обвинителями. Началось рассмотрение дела. Приказали войти обвинителям. Возглавлял сию непокорную Спарту афинянин, некто Фемистокл, зачинщик этой заварухи, страшный задира и грубиян, не оправдывающий своего имени. Апсина проконсул встретил злобным взглядом. «А кто тебя звал?» — спросил он. Апсин ему ответил: «Я пришел бороться за своих детей». Начальник промолчал, не выдавая своих мыслей. Между тем стали входить узники, избитые в драке. Их сопровождал учитель. Они шли с распущенными волосами, со следами побоев на теле, так что даже судьи, глядя на них, проникались жалостью. Когда обвинителям дали слово, Апсин начал было говорить, но проконсул оборвал его: «Нет! У римлян так не положено. Тот, кто первый внес обвинение, пусть сам вторично его отстаивает». Из-за поспешности, с какой был созван суд, обвинители не успели к этому подготовиться, и когда в роли обвинителя пришлось выступать Фемистоклу, то, растерявшись, он менялся в лице, кусал губы, переглядывался с товарищами и шепотом спрашивал: «Что делать?»