Памятники византийской литературы IV-IX веков

Софист Эней был учеником философа и ритора Гиерокла (умершего о 485 г.). Он преподавал в сирийском городе Газе, который славился в то время своими школами и соперничал с Антиохией. Учитель Энея, Гиерокл, был язычником, сам Эней — христианином: ему приписывают диалог «О бессмертии души», в котором христианин Эвкситей опровергает доводы ряда греческих философов, приводимые его противником, язычником Феофрастом. Кроме этого диалога от Энея дошли двадцать пять писем к друзьям и знакомым, свидетельствующие о том, насколько прочно держалась классическая традиция в риторических школах и в литературном языке даже простых личных писем на разные темы.

Письма [239]

II. Кассу

Лаэрт в старости уже не хотел царствовать и управлять людьми, а предпочел стать садовником и заботиться о деревьях[240]. Ты, мне кажется, подражаешь ему: ведь ты, покинув город и своих близких, уже столько времени сидишь в деревне и беседуешь с растениями. А следовало бы тебе вспомнить не о Лаэрте, а о Сократе и о его поучительных словах, в которых он изящно и убедительно высказывает философскую мысль, что поля и деревья ничему научить не могут, — не то, что люди в городе. Поверь же ему, проникнись презрением к полям, которые не приносят земледельцам плодов мудрости; вспомни о своих привычных занятиях, в которых можно и самому кое-чему умному научиться, и других научить, а самое главное, порадовать своих друзей.

V. Ульпию

Пусть пропадут пропадом те, кто причинил такой ущерб вашему делу! Сколь это меня огорчило, я — клянусь богами — даже сказать не могу! Однако потом, к счастью, мне пришла на ум некая утешительная мысль, которой мне кажется уместным поделиться с вами; я подумал, что ваша беда вовсе не лишена некоторой пользы: теперь вы убедитесь в том, что ни золото, ни серебро, ни роскошные одежды — словом, все то, чего добивается толпа, — имущество непрочное и ненадежное, да, по правде говоря, вовсе и не принадлежит тому, кто им владеет, раз его может похитить каждый, кому захочется. А вот знания и мудрость — то, над чем люди неразумные издеваются, — это добро прочное, надежное и неотъемлемое. О нем и старайтесь заботиться больше всего, и для охраны его не понадобятся вам ни стены, ни оружие, ни сторожевые отряды.

VI. Пампу Грамматику

Мою радость при получении твоего письма сильно уменьшило огорчение по поводу известия о нападении грабителей: право, я скорблю об этом не меньше, чем если бы я сам был потерпевшим! Верь моему слову — ведь если у друзей все имущество общее, то и утрата его — общая беда. А впрочем, о чем я сокрушаюсь? Тот, кто не стремится к наживе, не страшится и утраты. Вот и утешение для нас. Правильна ли эта моя мысль, я хотел бы узнать от тебя.

X. Зосиме софисту

Если бы наш дорогой Павел был юношей и притом поэтом, то его бы, конечно, чтили: а вот теперь он — поэт, и притом старик: и то, и другое требует, чтобы о нем заботились те, кто это умеет. В числе таких людей, ты, конечно, захочешь быть и притом первым! Так вот перед тобой тот, кому ты можешь сделать добро.

XIII. Энкратию

Того, кто вчера руководил детьми, теперь водит ребенок; прославлен был он среди юношества, а теперь жалости достоин! Вот что делает судьба! Так что же? Мы будем сокрушаться о нем, а помогать ему не станем? Конечно, ты этого не захочешь. Если бы он был воином и судьба лишила его правой руки, той, которой он совершал подвиги, то разве его соратники не дали бы ему его долю боевой добычи? Так неужели мы, которых питают науки, окажемся худшими друзьями, чем те, кто носит оружие?

XV. Пресвитеру Стефану

Не в первый раз я говорю с тобой, мы беседовали и раньше. Было это над Нилом, на берегах которого мы вместе весело служили музам. Речь была очень серьезной, но в то же время шутливой и забавной. Спор о красоте: судьями были греки, а состязались между собой Нирей[241], красивейший из земнородных, и Терсит, худший из всех, кто пришел под Трою. Очаровательней всего было то, что Терсит считал себя более красивым и… ему действительно была присуждена награда; и этому не помешал даже насмешливый рассказ Гомера, который описывает каждую часть тела Терсита, подчеркивая ее безобразие и издевается даже над его волосами[242].

Вот как ты когда-то шутил со своими слушателями! А теперь, как я слышал, ты стал серьезным, проповедуешь в храмах прекрасное учение и своим словом упорядочиваешь нравы сограждан. Значит теперь и каменщик и плотник умеют разговаривать о делах божественных, и беседуют в перерывах между собой о добродетели, они, которые до твоих проповедей разговаривали, как камни и чурбаны. Поэтому да здравствует наш милый Евстратий — ведь он, пройдя по многим городам, наполнил их славой твоего имени! Пусть никто великий не останется в тени! Именно он убедил меня послать вам это письмо, вдохновив меня надеждой и обещанием, что я получу золото взамен меди — ваше письмо в ответ на мое. Пусть же эта прекрасная надежда не обманет меня!

XXI. Пресвитеру Дорофею