Пандора

В его памяти вдруг возникает лицо Кумба. Между совпадением и судьбой – тонкая грань. Может, и есть толика истины в словах этого болвана? И ваза проклята? Не потому ли у него такая реакция?

Глупец!

Иезекия гонит прочь воспоминания и вертится на кровати. Кровать скрипит под его тяжестью, а Лотти отодвигается от него и складывает влажную тряпицу несколько раз.

– Как там братья Кумбы? – интересуется Иезекия, покуда экономка обтирает сложенной тряпицей воспаленную кожу его бедра. Он старается унять невольную дрожь в ноге. Заметив это, Лотти прикладывает тряпицу бережнее.

– Лучше им не становится, но и хуже не стало.

– Мэттью тебе помогает?

– Он помогает поворачивать Сэма, чтобы я могла его помыть. И уговаривает Чарли поесть. А больше он ничего делать не может.

– Как его рана?

Лотти не сразу отвечает.

– Запястье у Мэттью выглядит куда хуже вашего.

И она тычет пальцем в расползающийся нарыв на бедре Иезекии: этой зловонной раны там быть не должно, разве что легкая царапина. Царапина, которой давно пора затянуться.

– Что-то кожа чернеет. Боюсь…

Она не говорит этого вслух, но думает, что кожа на его бедре, как и кожа на руке Кумба, вскоре начнет отмирать. Иезекия отпивает еще глоток джина.

– Я рада, – наконец произносит Лотти немного более оживленным голосом, – что мне больше нет нужды туда ходить. Вы же отдали Мэттью его деньги, так что теперь он может сам позвать лекаря. Вчера он был в полном отчаянии. Все говорил, как ему хочется усложнить вам жизнь. А ведь он может.

Иезекия крякает. Этими мыслями он тоже не собирается забивать себе голову.

Деньги, полученные им от леди Латимер, с лихвой оплатили услуги Кумба – этот олух больше не должен ему докучать! – но делу этим никак не поможешь. Покупатели вопреки его хвастливому заявлению вовсе не выстраиваются к нему в очередь. Иезекия хотел – прежде чем вместе со своим компаньоном выставить все в открытую продажу – получить вначале свой куш, обеспечить себе будущее, упрочить положение.

Мысль о том, что эта ваза болтается сейчас где-то вне поля зрения, его сильно беспокоит. А вдруг ее кто-нибудь узнает? Но, успокаивает он себя, кто? Все, кто смог бы ее узнать и кому известна ее истинная ценность, либо давно умерли, либо находятся очень далеко от Лондона. Ну и, разумеется, нет ни единого шанса, что кто-либо из гостей Латимер сможет ее откупорить и найти там то, что он отчаянно искал все эти долгие годы. Не Дора же…

Он думает о племяннице, думает о том, в чем она не желает ему признаваться, ведь Дора, конечно же, может знать…

– Она, должно быть, ее припрятала, – бормочет он.

Лотти замирает с влажной тряпицей в руке.

– Что припрятала?

Он даже не понял, что разговаривает вслух. Иезекия смотрит на Лотти помутневшими от джина глазами.

– То, что было в вазе. А это там было. Я точно знаю.

– Что, Иезекия?

Он переводит дыхание. Он же не все открыл Лотти, лишь то, что ей нужно знать. Это слишком опасно. Слишком…

– Проклятая девчонка ее забрала. Она прячет ее от меня. Но почему она ничего не предпринимает?

Он силится повернуться на бок. Вода из опрокинутого таза выливается Лотти на юбки. Иезекия прижимает кулак к одному глазу, стакан с джином к другому.

– Должно быть, она выжидает, – стонет он. – Она злоумышляет против меня. Я знаю. И еще втянула этого парня. Она все ему разболтала, и он наверняка ей помогает. Все ему выболтала!

Как она посмела? Да как она только посмела!

– После всего что я для нее делал все эти годы. Я дал ей кров. Я потакал всем ее капризам! Не я ли подготовил для нее место, когда придет время все распродать?

– Какое место?

Иезекия осекается, прикусывает язык. Он подносит дрожащей рукой стакан ко рту и делает глоток.

– Я же мог ее там бросить, Лотти. Я мог бы убедиться, что…

– Тише!

Он чувствует, как Лотти поднялась с кровати. Стакан исчезает из его рук, раздается звяканье графина, бульканье льющейся жидкости. Стакан возвращается к нему в руку, край прижимается к его губам.

Он пьет. Пьет.

Лотти затягивает песню. Через мгновение она снова обтирает тряпицей гноящуюся рану и водит ладонью вверх и вниз по его ноге.

Он закрывает глаза, слушая ее тихий сипловатый голос.

Джин помогает притупить боль. Боль телесную и душевную. Ее прикосновения ему приятны, как щекотка. Он чувствует, как сладостная дрожь пробегает по его чреслам. Лотти мурлычет:

Королевства объяты кромешною тьмой.
Пусть над ними рассвет воссияет —
От восточных брегов и до западных
Утро пусть ночь прогоняет.

Лотти умолкает. Иезекия открывает глаза. Она рассматривает гнойник на его бедре.

– Похоже, немного подсыхает.

Она снова проводит тряпицей по гнойнику – легко, словно облачком. У него перехватывает дыхание. Укол боли. Краткий миг наслаждения.

Лотти вздыхает. Бросает тряпицу в таз. Тряпица всплывает, точно дохлая рыбина, а потом исчезает в мутной воде.

– Прошу вас, – шепчет она, – позвольте мне вызвать лекаря. Я бы хотела вам помочь, но я не могу, не могу!