Панджшер навсегда

– Каждый день мы ходим как по лезвию бритвы, – Усачев казался спокойным и сдержанным, – как будто живем в другой реальности. Обычному человеку этого и не объяснишь. Разве в Союзе представляют, что здесь происходит?

– С чего бы? Нормальные люди и не должны этого представлять. А раз не должны, то и не надо. – Савельев был убежден, что людей, выбравших военную службу, считать обычными, то есть нормальными, нельзя. Здесь в его представлении сходилось все: и святая жертвенность во имя страны и народа, и грязная работа на грани преступления, и высокая честь, которой удостоены только лучшие.

– А мы ненормальные?

– Мы? Мы – военные. Какие же мы нормальные? Читаешь боевой устав, например, глава «Встречный бой». Развертывание в боевой порядок, атака противника, фланговый маневр и развитие атаки, захват выгодного рубежа и так далее. Но ведь на самом деле это же мясорубка, десятки сгоревших машин и людей, рукопашная схватка, и, может быть, только треть останется в живых и достигнет того выгодного рубежа. Остальные – порубанные, раздавленные, искалеченные… Так в уставе об этом нет ни слова. Нет, я не сентиментален, не надо меня в этом подозревать.

– Опять шестая рота. Как будто на ней свет клином сошелся.

– Надо разбираться. И вообще, какого черта замполита старшим поставили?

– Это я принимал решение. – Усачев напрягся, слишком часто его начальник штаба оказывался прав, но, когда тому предложили стать командиром батальона, отказался наотрез. – А кого еще? Молодого лейтенанта, который только из училища?

– Молодой. Хм, это устраняемый недостаток. Еще одна такая переделка, и он уже никогда старым не станет. Он – командир. Он на командира учился, командовать – это и есть его работа. Черкасов, может, и невиноват, но… Но как доверять замполитам?

– Не передергивай. Не так давно ты защищал Добродеева.

– Тот эпизод к делу, к управлению взводами, ротами, отношения не имеет. Их работа – патриотические призывы и вытирание соплей, а командовать в бою должны командиры.

– Ничего не имею против, но война – это все-таки не строевой плац. Готовность действовать здесь самое дорогое качество.

…Усачев снова вспомнил о Малике. Она была для него глотком свежего воздуха, когда темнело в глазах, когда щемило сердце. Он и не забывал о ней, но прийти не мог, комбат – это слишком большая птица для чириканья в сочной весенней листве. Повода не находилось, и слава богу, что не находилось. Но вот сегодня… Пять солдат уже отправлены в Баграм, там их упакуют в цинки, и «черный тюльпан» заберет их с собой на родину. А трое раненых, один из которых Айвазян, лежали после оказания первой помощи и дозы промедола в палате в ожидании вертолета и госпиталя. Комбат постоял над ними, разглядывая бледные лица, пятна крови на свежей перевязи, и только потом на выходе из санчасти поднял глаза на Малику.

– Как они?

– Самое страшное позади, выкарабкаются. Крепкие ребята. – Она помедлила, видя, что и он остановился в нерешительности. – Вас долго не было.

– Такая служба, что поделаешь…

– Да, служба. Вам и слов других искать не надо. – Малика непроизвольно повернула голову в сторону палаты с ранеными.

– Это упрек? – До Усачева только сейчас дошло, что его упрекают не за упущения в службе, как это случалось, а за то, что его не было, когда его ждали. Его ждали.

– Неделю назад вы казались убедительным, Иван Васильевич.

– Простите, э-э… Прости. Наверное, я не все понимаю.

– И понимать нечего. Приходите вечером пить чай с вареньем. Сама готовила, еще дома, в Сунже. – Малика вдруг покраснела, отвела глаза, отчего и Усачеву стало неловко.

– На чай приду. Обязательно. Ну, а теперь мне пора в батальон. Надо еще понять, что происходит со всеми нами.

Вечером после крепкого индийского чая с чудодейственными кавказскими травами, с домашним вареньем все поплыло у него перед глазами. Белый медицинский халат, оттенявший ее темные волосы, пахнувшие карамельным шампунем, остался на вешалке в углу комнаты, но его заменила блуза с легкой плиссированной юбкой, подчеркивавшей ее крепкую талию и изящную крутизну бедер.

– Малика, я пьян. Я пьян тобой. Какая же ты… Многие из нашего брата жизнь проживут, а так и не встретят настоящей женщины, своей путеводной звезды. А мне повезло. За что мне так повезло? – Усачев притворно сокрушался, изображал удивление и удивлялся самому себе и тому давнему, забытому ощущению жизни, которое в нем теперь возрождалось.