Панджшер навсегда

Следователь предложил Ремизову показать то место, ту точку, где командир батальона ставил задачу Черкасову для действия в засаде. Это казалось формальностью, и ротный спросил об этом, на что следователь довольно резко одернул его, сказав, что в формализме, в расстановке запятых и точек и заключается его работа. Черкасов, хмурый, с запахом после очередной тризны, стоял в стороне и не вмешивался в процесс допроса свидетеля, наверное, его одернули еще раньше. Ремизов присутствовал при постановке задачи и хорошо помнил, как все происходило. Происходило все буднично. На рабочей карте поставлена отметка, на местности, насколько возможно при дальности свыше трех километров, обозначен район выполнения задачи, указан маршрут выдвижения. «Да просто все», – думал Ремизов, но вслух высказывался осторожнее. «Видно ли с места постановки задачи место засады?» – «Нет, прямой видимости нет, вот, смотрите, – и он чертил на карте линию между двумя точками, – линия пересекает хребет, а уровень гребня хребта выше линии». – «Допустима ли ошибка в определении координат?» Скрепя сердце, командир роты говорил о каких-то допусках, о сложности рельефа и отсутствии хороших ориентиров и точек привязки. На самом деле после стольких месяцев войны ошибка была практически невозможна. Конечно, он имел в виду самого себя.

– Подпишите протокол допроса, вот ручка.

– Я сначала прочту.

– Здесь все то, о чем вы сами сейчас сказали.

– Я все-таки прочту, хорошо? – медленно продвигаясь взглядом по прыгающим строчкам, Ремизов недовольно покашливал, его коробило неумение следователя правильно излагать военную мысль, записывать простые понятия и обороты речи. – Здесь неточно, место выполнения задачи с места постановки задачи не просматривается.

Следователь отправился в штаб батальона, приближалось время обеда. Черкасов, неприветливый, угрюмый, подошел к ротному, пожал ему руку:

– Спасибо.

– За что? Как было, так я и сказал.

– Если бы все так читали протоколы, может, все произошло бы иначе.

– Что, бойцы воскресли бы?

– Ты тоже хочешь меня на крюк подвесить? Я сам с ними был. Мне дико повезло.

– Это точно, тебе повезло, есть повод радоваться, твой ангел показывает мастер-класс. Только не рад ты почему-то. – Ремизов не хотел его упрекать, зная, как тяжело сейчас замполиту. Действительно, живым Черкасов остался случайно, но если бы он делал то, что должен, то и все солдаты остались бы живы.

– Но ведь это же командир дивизиона стрелял. Это же он их убил.

– Разве я спорю? Но почему ты не сообщил свои координаты, почему не сообщил, что дом занял? Почему, Коля?

Вечером Черкасов снова был пьян. То он снова оправдывался, то пытался вызвать к себе жалость, то играл своей обреченностью, вспоминал Толика Рыбакина, а потом с чувством, но без голоса распевал блатной шансон. «Таганка, все ночи полные огня, Таганка, зачем сгубила ты меня…»

* * *

После очередного долгого отсутствия Черкасов прибыл в роту бодрым.

– Товарищ лейтенант, прибыл для дальнейшего прохождения службы, – доложил он четким рапортом, взяв руку под козырек.

Ремизов принял доклад так же строго и уже не ерничал по поводу тяги замполита к официальным и эффектным сценам.

– Ну и замечательно, замполит. Послезавтра начинается большая операция, начинаем от Базарака, а потом идем на Киджоль. Командование, как обычно, ничего хорошего нам не обещает. Готовься. Какие у тебя дела?

– Дела идут, контора пишет. Прокуроры показания с меня сняли, так что от меня больше ничего не зависит. Хотели за штат вывести. Был на приеме у начальника политуправления армии, попросил его, чтобы меня назад, в роту, вернули. Он удивился, предложил чаю, я сказал, что чай не пью. И вот я здесь.

– Тебе есть чем заняться. Нам людей каждый день подбрасывают, дыры латают. У нас по списку сейчас сто тридцать восемь человек, из них сорок по госпиталям разбросаны. Дембелей не увольняют, когда им замена будет, неизвестно. Разбирайся.

– Со мной в «вертушке» несколько офицеров летело. К нам в полк служить.

– Из Союза? Молодые?

– Нет, местные, – здесь он тактично гоготнул, – видно, что бывалые. Парой слов перекинулись, неразговорчивые. Под рев турбины особенно и не разговоришься.

В блиндаж, осторожно переступая порог, вошел Сафиуллин.

– Давай, старшина, заходи. Видишь, кто к нам вернулся.

– Товарищ лейтенант, Коля, товарищ замполит… – Старшина растерялся, его вечно блуждающая улыбка невероятным образом исказилась в гримасу переживания, а на ресницах заблестели слезы. – Я рад, что вы вернулись, я так переживал.

– Да, Ахмет, будем служить вместе.

– А у нас опять пополнение. Командир взвода и два солдата.

– Взводный – это хорошо. Хотя бы для одного замену нашли.

– В Кабуле отряд спецназа расформировали. Половину офицеров к нам в полк направили. В строевой части сейчас толпятся. И в четвертой роте новый командир.

– Расформировали, говоришь?

– Слышал, вроде как пленных в расход пустили. Может, врут все. Да, командир?