Панджшер навсегда

Лейтенант рассказывал взахлеб, со щенячьим восторгом, все это не тянуло на подвиги Геракла, но ощущение близкой опасности светлым огнем прокалило душу, оттолкнуло страх. В его глазах, в голосе и даже в цвете бархатной молодой кожи, проступившем сквозь грязные борозды от высыхающего пота, лучилось счастье. Еще бы – его дорога только что разминулась с дорогой смерти.

– Значит, успели убраться из кишлака, а если бы не успели, то я писал бы на всех похоронки. Так, что ли?

– Всего не предусмотришь. Это же случайность. – По лицу Айвазяна пробегали волны эмоций, он не успевал поймать мысль ротного, но уже чувствовал, что тот почему-то не радуется вместе с ним.

– Я говорил вам, к Чару не приближаться. Неужели командир должен объяснять каждое свое распоряжение? Зачем, почему, как? Армия – это не институтская кафедра, здесь выполняют команды, а не обсуждают. – Ремизов почувствовал, что завелся, что его уязвило маленькое счастье другого человека. – Но теперь объясню. Нельзя входить в кишлак, потому что там могут быть мины. Потому что свои могут открыть огонь, приняв за духов. Потому что для действий в кишлаке требуется прикрытие. Потому что возрастает удаление от основных сил. Потому что нам никто не разрешал самостоятельных действий… возрастает риск… ослабевает контроль… артиллерия ошибется в выборе цели. Того, что я перечислил, достаточно? – Ремизов сделал паузу. – Я могу и продолжить. Например, вы встретили в кишлаке людей…

– Я понял, командир.

– Понял, говоришь. – Он уставился на взводного долгим вопросительным взглядом. – Гарик, я главного не сказал. Надо просчитывать ситуацию, надо думать и за себя, и за того парня. А теперь показывай, чего ради ты так рисковал.

Поздний обед был скромным, но почти ритуальным. Усевшись в круг возле очага, Ремизов, солдаты из взвода Фещука по очереди макали галеты в баночку с растопленным свиным салом, галеты размягчались, жир становился более съедобным, и все вместе это не застревало в горле. Сало, нарезанное ломтиками, густо посоленное и упакованное в банки, есть не решались, после него обязательно захочется пить, а воду считали глотками. Ту воду, что принесла группа Айвазяна, – по полфляги на брата – каждый держал в запасе, впереди их ожидало пекло очередного июньского дня.

Следующее утро принесло радостное возбуждение: будет «вертушка»! Точнее – две. Их ждали, как явление архангела Гавриила, они несли с собой не меньше, чем надежду на возрождение жизни. Ко времени приземления на позицию шестой роты подтянулись небольшие группы со всех подразделений, чтобы забрать свою трехсуточную норму пайка и воду. Когда они загрузились и отправились восвояси, вместе с ними ушел в распоряжение командного пункта полка и взвод Айвазяна.

– Товарищ лейтенант, я, кажется, ударил ваши часы. Они не ходят. – По физиономии Фещука читалось, что ударил он их давно, но признался только сейчас, вечером, когда тянуть с покаянием стало нельзя. Часы оказались последними в роте.

– Жаль. Это памятный подарок. И починить их негде.

– Я знаю одного парня в дивизионе, разбирается в часах.

– Это в дивизионе, а здесь нам как быть? Айвазян ушел, спросить больше не у кого. Как же службу нести? – По своему опыту каждый, кто служил, знает, как ночью на посту тянется время. – Ладно, будем считать, что счастливые часов не наблюдают.

В самом деле, а зачем они сейчас нужны? Мир, который состоит из неба, солнца, звезд, очертаний черных гор, только создается, и никто в этом мире никуда не спешит. Спешить некому и некуда. Только солнце по высокой дуге движется от восхода до заката, сканирует острыми лучами землю, и, прячась от него за камнями, бесшумно скользит тень. Чуть пробежит ветер, шелохнет колосья созревшей травы. Проплывет в небе орел в поисках суслика. Внизу медленно проползет колонна афганских машин, направляясь в Пишгор. Все остальное стоит. Стоит дневной зной над раскаленными плоскими камнями, стоит зеркало горячего воздуха. Стоят тысячелетними сфинксами горы, над ними стоит небо, в котором нет ни облачка. Стоит Панджшер, потому что отсюда не видно и не слышно, как стремительно, напористо, угрожающе мчится его вечный поток. Ночью стоят звезды, никто так и не смог увидеть, как переворачивается ковш Большой Медведицы. Замершие в неподвижных позах, заложниками времени сидят и лежат солдаты, измучившись от своей странной работы. Сегодня их работа – ждать.

– Фещук, тебя в школе хорошо учили? Какая в аттестате оценка по астрономии?

– Ну вы скажете, товарищ лейтенант. Учили, конечно, но я не звездочет, в звездах ничего не понимаю.

– А ты думаешь, я просто так тебя спросил? Ты заместитель командира взвода, должен уметь ориентироваться ночью. Вот, смотри, если отмерить пять отрезков ковша, то мы найдем Полярную звезду, она яркая, почти над нами. Ее знает каждый странник, потому что она указывает путь домой. Мы могли бы идти и идти за Полярной звездой, и сначала пришли бы в Ташкент, потом в Тюмень.

– Я бы в Киев пришел.