Панджшер навсегда

– Если в Киев, то при движении звезда должна оставаться справа и впереди. Так, с Полярной разобрались. Теперь – главный урок и следующая звезда – Венера.

– Венера – это планета.

– Умник нашелся, командир сказал, звезда – значит, звезда. Смотри. – Ремизов указал на запад, стараясь пригвоздить ее пальцем, как кнопку к школьной доске. – Ее особенность в том, что она появляется на небе самой первой и закатывается – последней. Иногда в плохую погоду, в облачность, Венера может оказаться единственной звездой на небе. А теперь слушай, зачем она нам нужна. Середина траектории ее движения по небу – вот этот двойной горный пик. Видишь? Это и есть время смены постов. Обойдемся без часов.

Снова наступило утро. Одиннадцатое по счету.

– А какой сегодня день?

– Кто знает, какой сегодня день?

Каждое утро начиналось с одного и того же вопроса, словно время могло остановиться вот в этой отдельно взятой точке. А ответ знал только командир роты, как самый главный хранитель эталонов мер, весов и времени.

– Сегодня пятое июля, а день недели… – Ремизов закатил глаза, пытаясь сосредоточиться и зацепиться за какую-нибудь дату. – Надо вспомнить, когда мы из полка уходили.

– А какая им разница? Какой день… когда уходили. На дискотеку боятся опоздать, – пробурчал сквозь утренний сон Мурныгин. – Дни недели имеют значение, когда есть суббота и воскресенье.

– Когда мы уходили, товарищ лейтенант, тоже неважно, важно, когда вернемся, – подтвердил слова товарища Фещук.

– Зрелые рассуждения. Сидение на этом бугре вам на пользу. Терпение и ожидание дали всходы философии. Не теряете даром времени.

– А «вертушка» будет сегодня? Паек, тот, что нам сбрасывали, по срокам еще позавчера кончился.

– Фещук, а вот высказался и твой личный состав, неприспособленный к тяготам и лишениям службы. Обоснуй бойцам наше положение с позиции философии, – пошутил ротный.

– Здесь моя философия заканчивается.

– Эх вы. Там, где материальный мир начинает сыпаться и разрушаться, трещать по швам, дух только крепнет. Человек, который мнит себя вершиной развития, из-за недополученной банки перловой каши становится беспомощным и слабым. Вот вам и весь материальный мир! Это оскорбление. А если пройти все испытания? Выдержать все с достоинством? Не в этом ли есть уважение к себе? Чем не философия?.. Я даже название ей придумал – суровая проза жизни.

Фещук завороженно смотрел на своего ротного:

– Товарищ лейтенант, ну вы даете, вы такой умный!

– Да ничего тут особенно умного нет. «Вертушка» будет только завтра, хоть все локти себе искусай. И воспринимать это надо спокойно, как есть. Вот и все.

– А сколько нам еще здесь находиться?

– Я не знаю.

Солнце, как однажды заведенный механизм, добралось до зенита. Тени от гребня скалы стали узкими, но солдаты умещались в них, расплющиваясь вдоль прохладных камней.

– В Ташкенте, на Алайском рынке, дыни продают. Есть очень длинные, больше метра длиной. Вкусные, сочные, кусаешь, а сок по подбородку так и течет, вах.

– Джураев, ты вчера об этом рассказывал.

– Так то вчера. – Он мечтательно цокал языком.

– А что еще есть на этом рынке?

– Все есть. Слушай, черешня есть, персик есть, урюк есть, гранат есть.

– Не заливай, нет еще гранатов.

– Сейчас нет, потом будет, гранат в сентябре будет. Но там и сейчас всего полно, вах. Помидоры копейка стоит. Правду говорю.

– Я верю. – Ремизов тихо вздохнул, вспомнив единственный в своей жизни узбекский рынок в Термезе, где после сбора урожая торговля не прекращалась даже ночью.

– Еще есть прессованные дыни.

– Это что такое?

– Не знаю, как сказать, но сладкие очень.

Разговоры притихли. После них, как обиженный щенок, начинал негромко скулить желудок. Не помнить о еде было невозможно, и говорить больше было не о чем. Узнав, что завтра будет «вертушка», солдаты добили сэкономленные запасы, справедливо решив, что, когда есть нечего, терпеть голод легче. Можно просто лечь и не двигаться, уснуть. Они уже имели свой опыт, а еще они думали, что ротный опять что-нибудь придумает.

– Товарищ лейтенант, а интересно, что сейчас в мире делается? Ведь что-то происходит, а мы ничего не знаем, – разочарованно протянул Фещук.

– Что всегда, то и сегодня. И, между прочим, про нас тоже никто не знает. Мы больше года в Панджшере – и ни одного журналиста.

– Боятся.

– Нет, не в этом дело. Их, журналистов, с экскурсоводом в Баграме поводят по Ленинским комнатам, по красным уголкам, покажут роту десантников на плацу с белыми подворотничками. Объяснят, что рота только что вернулась с учений, где отработала все положенные нормативы, своим присутствием оказала моральную поддержку афганским друзьям, пока те проверяли документы у населения в одном из кишлаков. В нескольких изданиях появятся статьи или очерки о проведенной экскурсии. А если бы их к нам, в Руху? У нас вокруг минные поля, боевые машины в окопах, почти ежедневно мины падают. Вот и представь, что они написали бы и где бы это опубликовали. Ты письмо получил с прошлой «вертушкой»?