«Пане-лоцмане» и другие рассказы

Выходит, это было давно, через три года после окончания войны. Они сдавали вступительные экзамены в мореходку, жить в прибалтийском городке было негде, и им всем на ночь предоставляли большой кубрик в огромной, холодной, дореволюционной постройки кавалергардской казарме. За несколько экзаменационных дней в кубрике образовались свои компанейские уголки, и был порядок, пока до отбоя за ним смотрели старшины из сверхсрочников и старших юнг. Веселье начиналось после отбоя. Где тихо пели под гитару, где играли в карты, где рассказывали лихие послевоенные истории, от которых полыхали уши и холодело в душе. Кто-то воровал, и пойманного с поличным жестоко били, устраивая «темную» под хлопчатобумажным финским одеялом, и это была первая из честных флотских традиций, которую принял Сергей. Редко кому удавалось что-нибудь почитать из учебника в свете белой ночи, лежа на двухэтажной кровати, потому что затихали только к рассвету, когда сваливал сон. Однако наибольшее веселье вызывал «велосипед».

Однажды Сергей проснулся оттого, что его тащили с верхней койки.

Вокруг стоял крик. Круглолицый коренастый парнишка в домотканой косоворотке прижался спиной к его койке, а на него лезли три разгоряченных кореша. В проходе толпились любопытные.

— Тебе что, больше других надо?

— Зачем вы подло делаете? Зачем нитками привязываете? Вы что, фашисты?

— Ты еще обзываешься, мордатый! Да ты знаешь, на кого тянешь? Мы…

Сергей спрыгнул с койки, схватил на всякий случай свой солдатский ботинок с подковкой на каблуке, и неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не появился дежурный старшина.

Двоих корешков как ветром сдуло, но одного они все-таки прижали к койке, и старшина увел его с собой. С такими начальство не церемонилось: поступающих было больше чем надо.

Когда толпа разошлась, парнишка, еще вздрагивая и едва не плача, сказал Сергею:

— Чересчур крепко ты спишь! Они же тебе бумагу ниткой к пальцам привязывали, знаешь какой был бы «велосипед»?

Сергей уже видел эту забаву: спящему между пальцами ног всовывали клочки бумаги и поджигали, и тот спросонья, от боли, сучил ногами, будто крутил педали. Это называлось «велосипед».

Так они познакомились. Выходит, давно это было, и с того вечера пошла их общая жизнь, а до того она текла раздельно, и теперь вот…

Что же будет теперь?

Захрустел снежок за углом, быстро вышла Надя и остановилась. Редкие снежинки светились на ее рыжеватых волосах.

— Здравствуйте, Сергей Александрович! Вы что?.. — сказала она, и глаза ее стали темнеть. — Вы что?

— Мы к вам по делу, — сказал инструктор парткома, — здесь холодно, пойдемте в дом.

— Что, Сергей Александрович, случилось что? Ну что вы онемели! — говорила она, открывая дверь, идя по коридору, звякая ключом во второй двери. — Ну что вы, говорите же!

— Да так, Надя, ты только не волнуйся, тут видишь ли что…

Она вбежала в комнату, бросила авоську с покупками на пол.

— Что такое? Ну говорите же вы! — губы у нее побелели.

Врачиха достала из кармана платок и скляночку с нашатырным спиртом.

— Что? Что вы с ним сделали?! — закричала Надя, и ребенок в люльке заплакал вслед за ней. Сергей взялся рукой за стену.

— Крепитесь, Надежда Васильевна, — сказал инструктор парткома и кашлянул. — Ваш Алеша погиб…

6

Как и много лет назад, под причалами течет темная вода. Ее цвет почти не меняется с годами, с тех пор как люди вытеснили воду деревянными и бетонными эстакадами, дамбами, насыпями, залежами тлеющих бревен и вдавили в нее стальные корпуса кораблей, на добрую треть начиненные нефтью.

Я никогда не видел эту воду голубой. Даже в июльские дни, когда город сушит антициклон и солнце крутится без передышки, — даже в эти синие дни вода остается прежней, плотной, палево-серой, чуть повеселей под ногами и совсем чужой подальше, к повороту в следующее колено залива.

Смесь дыма и тумана висит над пересекающимися кружевными тропинками катеров, суда на якорях шевелятся в струе груженых рудовозов, вскидываются объевшиеся портовые чайки, голова нерпы, словно круглый камень, булькает в воде, и кусок пенопласта на каменистой отмели светится, как последний остаток недавно ушедшего льда.

Живые и мертвые освятили море; и так же, как сплетаются в порту причалы, корабли, берега, туман, грязь, солнце, время и мили, — вот так же завязываются в порту удачные и горькие судьбы.

От слабого толчка портовой волны вздрагивают души тех, из кого потом получаются мужчины; первая пригоршня брызг в лицо неожиданна, как пощечина; стена северного тумана надвигается подобно жизни, и идущий впереди пароход исчезает в этом тумане так безвозвратно, как могут уходить только люди; но нельзя забывать ничего, ибо мы не так безразличны, как вода, что омывает причалы.

1970

ПОДВАХТА

1

…За пролетевшим мимо мотоциклом первой сорвалась маленькая собачка (такие всегда срываются первыми — и неожиданно), за нею — длинный пес в клочьях репейника, а за ними — бурая дворняга, сразу утонувшая в пыли и мотоциклетном дыму.