«Пане-лоцмане» и другие рассказы

Средний ремонт — это когда все делается серединка на половинку, когда ваш средний заработок подрывается не так капитально, как в капитальном ремонте, но когда вы все же стараетесь, чтобы ваши текущие расходы были не столь стремительны, как в текущем ремонте, ибо до конца срока может и не хватить. Тем более что срок выхода из ремонта будет еще много раз отодвигаться и переноситься: завод при сем действует как рельсоукладчик — сам под себя подкладывает рельсы и сам же идет по ним дальше. Одним словом, команда в таких случаях старается на судне не задерживаться, остаются патриоты, женатики, по которым жены соскучились больше, чем по заработкам, заочники и те, кому не позволяет сбежать положение. Последним, как и положено, покидает судно капитан. Он уходит весной на отгулы, летом в отпуск, осенью подменяет другого капитана, зимой учится на курсах повышения квалификации, весной появляется на судне, начинает врастать в обстановку, к концу второй недели осознает, что с прорабами лучше не связываться, и, устроив прощальный банкет для старшего комсостава, убывает снова, отечески напутствуя старпома:

— Ты давай тут, смотри!

В ремонте капитанское перемещение по годовому циклу столь же неотвратимо, как движение Солнца по эклиптике, и старпому остается лишь с языческой грустью различить солнечное мерцание капитанских регалий за проходной, перед легкой дверцей такси…

Однако речь идет не о моих переживаниях, и вообще сначала нужно стать в ремонт.

Мы выпарили топливные танки и выпроводили треть команды, а другая треть охотно сбежала сама, но семнадцатая каюта осталась в полном составе: позарез нужны были золотые руки просто Ивана и разнообразное мастерство папы-Пети, ибо уже из результатов предварительной калькуляции сложился на заводе девиз нашего будущего ремонта: «Так себе износилось — так себе починим».

Иван Больший был оставлен на судне как рачительный носитель нравственного начала, а Петюль, несмотря на категорические протесты второго механика, — за компанию, чтобы не распалось их выстраданное на вахтах и в увольнении единство.

Позже папа-Петя признался мне, пошевеливая белесой бровью:

— Ладно, Степаныч, вы думаете, я бы сам ушел? Сам бы я не ушел. Тети-мети — это много, но не все. Кое-что другое держит. Вот если бы списали меня, тогда и говорить нечего, отстаивать себя я не стал бы. Честь, Степаныч, как юмор, — или есть вообще, или нет.

И он, как обычно, подмигнул моему сынку на фотографии, а у сынка к тому времени зубиков было полно…

Мне понадобилось зайти в каюту как раз тогда, когда, мы прогуливались по заливу, предъявляя заводской комиссии механизмы в действии. Меня поразила болтавшаяся на крючке у входа кепочка не более чем двадцать пятого размера с залихватским детсадовским козырьком.

— Это что такое? — спросил я Ивана Большего, который обкатывал над умывальником кусок хозяйственного мыла.

Иван отложил мыло, прикрыл смеситель, ласково посмотрел на меня:

— Это Ванечкина шапочка.

— Какого еще Ванечки? — с непонятной тоской спросил я.

— Крестника нашего.

— Чьего?!

— Моего и Иванова.

«…Ну вот и началось, — подумал я, — козыречки, кепочки, детские пеленки, жены со всей России понаедут, малярши с чертежницами сновать начнут, и пойдет порядок по рукам… Нет уж!»

— Для чего ты из мыла яйцо делал?

— Больший интерес ручки мылить, забава. Пока балуется Ванечка, ловит, ручки чистыми будут.

— Силен! — сказал я. — А где сам-то?

— С папой-Петей вахту стоит.

Вот так. Спрашивал про отца, а тебе — о сыне!

Административная неудовлетворенность объяла меня: первый же посторонний человек был водворен на судно без моего ведома, чего еще ждать дальше? Объяснения требовались немедленно, и я бросился в машину…

В железном высоком ящике с ветошью и обтиркой возле грохочущего и чихающего сжатым воздухом главного дизеля сидел мальчишка лет двух в зимней шапке с завязанными под подбородком наушниками и играл надраенными медными вентилями.

Папа-Петя стоял у реверса, поглядывая то на сына, то на указатель машинного телеграфа.

— Кто разрешил?! — прохрипел я.

— Капитан, — выждав момент стопа, ответил папа-Петя, и в глазах его замельтешили остренькие рожки и копытца.

— По каютам распределяет старпом!..

Тут рявкнул колокол громкого боя, затрещал телеграф, засветилась красная лампа, и папа-Петя артистичным толчком послал двигатель на задний ход. Затихли звонки, погасли лампы, и я отошел к ящику с путанкой, чтобы не отсвечивать перед комиссией, которая собралась проверить работу реверсивного устройства. Папа-Петя и в этом деле был мастер, так что стармех доверял ему у реверса больше, чем самому себе. Со сложным чувством глядел я на этого разгильдяя, когда он священнодействовал у пульта и махина главного дизеля по требованию комиссии то замирала, то бешено билась на самых полных ходах.

Третий Иван спокойно складывал и раскладывал вентили, не делая никаких попыток выбраться из ящика с паклей.

— Как тебя зовут? — спросил я, пощекотав ему подбородок.

Он посмотрел на меня одним глазом, с достоинством отвел голову, и мне показалось, что розовая бровка его запрыгала по-отцовски.