«Пане-лоцмане» и другие рассказы

— Но-но, — сказал я, — ты не очень-то!..

— …А это наш старший помощник, — объяснял за обеденным столом стармех. — Неплохой старпом, но, к сожалению, скоро от нас уходит. Будет работать завдетсадом…

— Это на Новом Плато? — заинтересовался инспектор Регистра.

— Вот-вот.

— А я слышал, из «Ромашки» туда переводят…

— Что вы! Баскомфлот специально этим занимался, решили его. Сами видели, дети для него — все, в машинное отделение за ними лезет…

Вот до чего стармех ревновал папу-Петю!

Но дело было сделано: с благословения капитана в семнадцатой каюте стало три Ивана и два Петра. Семейные обстоятельства, приведшие к этому, папа-Петя объяснил так:

— Ладно, Степаныч, об этом не будем. Прямого отношения к маркировке шпангоутов это не имеет. Может, все перемелется, тогда милости прошу на именины, а нет — с Иваном не пропадем. До отпуска доживем, к бабке съездим, там видно будет.

— Слух бы ему поберег, таскаешь в машину…

— Я ему ватой ушки затыкаю, а потом малахай завязываю. Что же делать — не хочет без меня оставаться. Я его для начала у «Черта» потренировал.

Вряд ли существует на белом свете механизм шумнее, чем двигатель «4Ч», «Черт» — по-флотски. Отсек, где он установлен, — это сурдокамера навыворот, и мальчишке такие испытания ни к чему.

— Еще три няньки в каюте, составьте график…

— Да он пока только на Петюля клюет, а с крестными, с Иванами, дело туго продвигается. Обидно.

— Ничего, привыкнет…

Привык третий Иван, стал своим. Вскоре появился у него и коллега, ученик матроса пятилетний сын поварихи Артур Барабанов, да и вообще семейственность пустила на судне за время ремонта два-три трудновыкорчевываемых корешка.

Короче говоря, ремонт во все внес свои сложности.

Побледнел и стал малоразговорчивым Петя-Петюль. Хотя в машинном отделении он обходил второго механика с другой стороны дизеля, механик держал его под непрестанным надзором и даже сделал свой контроль автоматическим, составив такой график вахт, при котором Петюль мог бывать на берегу только тогда, когда на берег сходил сам второй механик. Петюль отводил душу разговорами с третьим Иваном, но замолкал даже при его родном отце, а из книг стал читать только техническую фантастику и справочники для механиков-паровиков, механиков-дизелистов и механиков-универсалов.

Иван Больший поступил-таки на курсы бухгалтеров, учился истово и терпеливо, начал тщательнее мыть руки, перед грязной работой стал надевать рукавицы: негоже ласкать счеты и охаживать арифмометр заскорузлыми пальцами. Попробовал он вывести и юношескую татуировку на правой руке — не получилось.

Просто Иван просто работал.

К концу этого среднего ремонта суждено было распасться их компании, но, прежде чем они разошлись в разные стороны, они успели сделать друг для друга все, что могли. Особенно повезло папе-Пете.

Дело в том, что слава о его талантах достигла дальних пределов заводской территории и участь многих художников начала подкрадываться к нему, смущая посулами легкого хлеба и вина.

Первым посланцем искушения явился боцман с «Ирбита», который околачивался у нас трое суток, однако он, видимо, был недостаточно тонок и не смог заманить папу-Петю.

Беретистый старпом с «Красноярска» был искусителем со стажем и потому напросился к нам на экскурсию. Он облазал все палубы и помещения, поводя тонким носом на надписи, цифры и условные значки, подергивая и подрагивая при этом усиками, словно принюхиваясь. Он успешно вручил третьему Ивану большую плитку заграничного шоколада, но потерпел фиаско, потому что возникший как из-под пайола ученик матроса Артур Барабанов был по-мужски конкретен:

— А мне?

К стыду «красноярского» старпома, второй шоколадки не нашлось, но неудача не обескуражила его. Папа-Петя был перехвачен где-то за пределами судового гравитационного поля, обработан в парах армянского коньяка, и в результате третий Иван в течение нескольких восхитительных летних мурманских вечеров убывал на пикник в городской сквер в сопровождении Петюля или просто Ивана, потому что папа-Петя самым постыдным образом подхалтуривал на покраске и трафаретах у беретистого старпома.

Мы со стармехом спохватились, но уже невозможно было объявлять о товарищеской взаимопомощи, обмене опытом и кадрами, а папа-Петя втянулся в работу по легким контрактам, и портфель заказов у него не скудел…

— Ладно, Степаныч, не будем. Разве я плохо работаю? А что сверх того и на стороне — так это мое личное дело!..

— Мне тариф твой не нравится, и третий Иван без надзора…

— Тариф нормальный, только с закуской. А с Иваном через неделю-другую в отпуск поедем. Там все отполируется…

Брови у него не веселились, и набухал, как у женщины перед слезами, нос.

— А как же честь?

— Честь, как деньги, есть так есть, а нет — так нарисуем… Людям помогать надо, они ведь тоже советские, а?

Папа-Петя, как всегда, подмигнул моему сыну, но мне показалось, что сынок в ответ показал ему язык.

— Чтой-то не то… — сказал и папа-Петя.