Паноптикум

Когда они пошли в сторону маяка подъемного крана, она ощутила колючие иголочки страха внизу живота и в груди. От мужчины, что шел сбоку, шаркая своими дубовыми ногами, плохо пахло, а из большой растянутой сумки что-то звякало. Вика ощутила пока еще слабый, но нарастающий позыв в мочевом пузыре. Она осмотрелась по сторонам, как будто ища глазами кого-то, охваченная волнением и тревогой. Однако утренний спальный район был пуст, лишь одинокий летний ветерок кружил по мостовой упаковкой из-под чипсов.

— У меня тоже дочка есть, — сказал вдруг Толя, как-то криво ухмыляясь, в попытке показать маленькой девочке свою дружелюбность.

— А сколько ей лет? — тоненьким голоском пропищала Вика. Этот голос уже не был таким звонким и наглым, не без удовольствия отметил мужчина.

— Двенадцать, а тебе?

— Мне одиннадцать.

— А я сразу так и понял. Как только тебя увидел, так и подумал: выглядит ну ровно на одиннадцать! Да? — к чему-то добавил он, скаля желтые зубы.

Девочка не ответила. Они миновали дом, из-за которого возвышался монументальный кран. Теперь им открылся двор, за которым был виден серый двухметровый забор, что огораживал заброшенную стройку.

— Вот и дошли почти что.

— Хорошо. А вы уверены, что папа именно там? — девочка посмотрела на Толю, и в глазах у нее он увидел искорки недоверия и страха.

— Конечно, милая, я же тут все знаю, я ведь дворник, понимаешь? А кто такие дворники? Правильно! Это стражи уличного порядка, почти как полицейские!

— Как это?

— А вот так! Мы же следим за чистотой на улицах, а еще за тем, чтобы маленькие дети не теряли своих родителей.

Они немного прошлись вдоль забора, и Вика увидела дыру в нем, которая была зашторена большими кустами.

— Нам сюда, — сказал Анатолий, делая широкий жест рукой. Вика заметила дыру на его грязной футболке под мышкой.

— Может, вы один сходите за папой, а я тут подожду? — предложила она робко.

— Нет, ну ты чего, милая, папа знаешь как тебе обрадуется! Так что лучше ты со мной иди.

Вике ничего не оставалось, кроме как согласиться.

Они проникли на территорию заброшенной стройки и пошли к недостроенному дому, к его двухэтажному основанию, тазовой кости не собранного до конца скелета. На земле тут и там валялись всякие строительные принадлежности: лестницы, какие-то балки, кирпичи, тележки, несколько здоровенных поддонов.

Вика осторожно переступала через строительный мусор, следя краем глаза за Толей. Мужчина двигался странно, как бы немного вальяжно и в то же время чуть дерганно, из-за чего создавалась впечатление, что он не контролирует всех движений своих конечностей. Вика хотела позвать папу и, если бы он не ответил, побежать обратно к дыре, но она не смогла этого сделать, так как горло ее оказалось сжато невидимой рукой. Девочке стало по-настоящему страшно: холодная ледяная пленка обволокла все ее тело, на спине и на руках задеревенели тысячи мурашек.

— Они, стало быть, тут, идем! — мужчина указал ей на не имеющий двери пустой черный проем, что вел на первый этаж здания.

— Я не хочу туда, — прошептала девочка. Звуки едва могли пролезть через ее трясущиеся зубы.

— Ты чего, милая? Там же папа! — чудовище улыбнулось, и бутылки, что он собирал в свою сумку, радостно забулькали.

— Нет! — коротко пискнула девочка, развернулась и побежала обратно. Правда, она ничего перед собой не видела, так как на глаза ее надвинулись черные и страшные тучи. Сердце принялось колотиться так быстро, словно хотело вылезти из груди и тоже побежать.

Он догнал ее довольно быстро. Подхватил на руки и потащил в здание. По пути мужчина забрал свою спортивную сумку, что стояла у входа в дом на груде битого кирпича.

— Хочешь, я буду твоим папкой? — спросил Толя у Вики и радостно захихикал. Ей в нос ударил его запах, он был таким тошнотворным, что у нее защекотало в носу.

Вика пыталась вырваться, но тщетно. Чудовище было сильным и, казалось, совершенно не чувствовало тяжести девочки. Она была для него такой же легкой, как листок, случайно упавший гуляющему по парку человеку на плечо.

— Я хочу, чтобы ты сожрал ее, — прокричал в ухо Анатолию Боря — вечно молодой скелет, что сидел у него дома в шифоньере. Когда Анатолию требовалась душевная компания, а это порой случалось, особенно душными летними вечерами, он доставал Борю из шкафа, и они пили горячительное «шафе», как ласково называл Толя дешевую водку, и обсуждали политику, женщин и грязный мир.

— Я не хочу ее есть, я хочу лишь поиграть с ней, — ответил Толя, проникая в чрево застывшей в безвременье стройки.

— Да, но ты же можешь освободить ее от органов. Это ведь все лишний груз, старина, — хихикает Боря, его зубы клацают, как клавиши механического пианино.

— Мы вытянем твои легкие, чтобы было легче дышать, лишим тебя мозга, чтобы легче думалось, вырвем твое сердце и научим летать по темненьким переулочкам, — пропели Толя с Борей в унисон песенку, что недавно сочинили, будучи пьяными и возвышенными едким растворителем до кислотных туч.

Услышав эту песенку, девочка завопила так сильно, что даже перекрыла своим воплем клацанье Бориных зубов, а это было задачей не из легких.