Паноптикум

Луч надежды. Мыло с лавандой, мыло с люфой, мыло с дегтем. Прорезь скальпеля Бога. Листья на деревьях, что колышутся за забором, острые, как бритвенные лезвия. Трубы заводов на горизонте пыхтят — клубы дыма летят к небу, образуют плотное одеяло, что закрывает происходящее здесь от Бога, но Богу такое не по душе, и он пытается пробить черную плотную структуру своим ножом, но его скальпель загрубел, сточился о многочисленных грешников и уже не так эффективен, как прежде. Дым синтетических туч скрыл от Бога постройку подземного города и лабораторий, скрыл многочисленные громыхающие станки, такие принципиально бесчеловечные, полные шестеренок и лезвий. Тучи сокрыли человека от Бога, но открыли путь, правда не к небу, а к низу, открыли путь к тому, что было спрятано под землей.

— Я тебя убью, убью! — заорал Толя, когда мелкая красная сука шмыгнула в дыру. Однако его ноги уже задубели, а легкие, все в дырках и с забитыми альвеолами, едва могли напитать его кровь кислородом. Толя добрел до дыры и сел на ее крошащийся край. Край навылет.

Толя вернулся за своей сумкой, забрал ее и двинул к ларьку, где можно было сбыть стеклотару. Вместе со стеклом он сдал ворох медных проводов — Толя был не в настроении их обжигать и выковыривать медь, поэтому продал их в два раза дешевле обычной цены. Настроения у него не было. Толя все думал о том, как он мог упустить ее, упустить эту мерзкую засранку. А все из-за мамаши, вечно она лезла в его жизнь, вечно ему докучала. Гадкая тварюга. Почему бы тебе хотя бы сейчас, когда ты зарыта в землю, не оставить меня в покое? Или это они, существа из Подземного Города, забрали тебя из гроба, выкопав с обратной стороны, и используют теперь для того, чтобы досаждать мне, пытать меня?

Толя купил водки в ларьке и двинул до дома. По пути он созерцал балтомирский быт, его окраинно-индустриальное житие и был им крайне недоволен. Слишком мало бутылок валялось на улицах. Дворники отбирают мой хлеб, подумал Толя, надо их прирезать, сволочей эдаких. Совсем уже кислород людям перекрывают, твари.

Дома Толя пролез через миниатюры многоэтажек, что были представлены тумбочками, что он притащил со свалки. Да, Толя выстроил целый макет своего микрорайона, расставил все в строгом соответствии с реальной обстановкой. Даже клумбы сделал — ими были облупленные тарелки, набитые землей, из которых пучками торчала жухлая трава.

Мужчина сел, расположив свое тело на одной из пятиэтажек. Напротив него был небоскреб шифоньера. Он открыл его. В огромном вертикальном гробу сидел скелет Боря. Он улыбался во все зубы, широко, как актер из рекламы зубных нитей. На глазах его были черные очки в тонкой лунной оправе.

— Ну, привет, друг, — сказал Толя, доставая из сумки бутылку водки.

— Ты оплошал, ох и оплошал, — недовольно проклацал скелет.

— Оплошал, — тихим, как шелест листьев, голосом повторил Толя и приложился к бутылке водки — прямо так, из горлышка.

— Мне тоже плесни. — Боря протянул Толе свою кружку, что стояла у него в шкафу.

Толя плеснул.

— Дурья ты голова, конечно, ох и дурья! — Скелет покачал головой, покрутил в пальцах кружку с водкой так, что в жидкости образовалась воронка, а затем резким глотком осушил содержимое глиняной емкости.

— Это все моя мамаша, паршивая сука. — Толя сделал еще один глоток. Кадык его дрогнул, пропуская в пищевод огненную жидкость.

— Так ты же убил ее, вот она и мстит тебе, — пожал плечами скелет. В его черных линзах Толя вдруг увидел свое жалкое зашоренное отражение.

— Я ее не убивал, не ври! — зло промычал мужчина в ответ.

— Ну как же? Накормил ее мылом и убил.

— Да что ты мелешь?

— Ладно, про мыло я, конечно, пошутил, но это ведь ты скинул ее с лестницы?

— Скинул с лестницы… — снова повторил за скелетом Толя. А может, все это время он и говорил. Он, а не скелет. У скелета ведь не было губ и языка.

Толя отлично помнил тот день, когда он лишил свою мать жизни. Она ползла горбатой улиткой по лестнице, поднималась по стылым подъездным ступенькам. Он поджидал ее, стоя у глазка, и, когда ее тело показалось на лестничной клетке, а голова поднялась над ступеньками воздушным шариком, он открыл дверь и бросился к ней. Она даже не успела вскрикнуть: Толя ударил мать ногой в живот, и она полетела назад. Хруст был смачный. Когда Толя заходил обратно в свою квартиру, мать еще дышала. Кровавые пузыри раздувались на ее губах, неся в себе глупый немой вопрос: «Зачем?»

Сосед дядя Миша обнаружил тело Толиной мамы и вызвал скорую, а еще разбарабанил Толе всю дверь. Толя вышел, потирая заспанные глаза, и сказал, что спал.

— Что случилось? — спросил он невинным голосом девятилетнего мальчишки, хотя ему уже было тридцать четыре.

— Твоя мама, — просипел дядя Миша со слезами на своих глупых глазах.

— Что с моей мамой? — Толя выглянул из-за плеча соседа и закричал…

— Убил ее, а потом пошел водку пить, не так разве все было? — ехидно поинтересовался скелет.

— Не помню, — слабым голосом ответил ему Толя.

— Дурак ты, Толя, дурак…

— Она запрещала мне гулять, — вдруг захныкал мужчина и весь как-то скукожился.