Паноптикум

На что Розенберг, желая хоть на мгновение отдалить от себя кровавое видение будущего, возникающее в его впечатлительном воображении, закрыл свои всегда несколько воспаленные глаза.

1949

ДВА ОСЛИКА

То, о чем я сейчас буду рассказывать, случилось не сегодня, а очень давно, почти в доисторическую эпоху, — уже год назад. (Я говорю это не для того, чтобы рассмешить читателей: мир теперь так быстро мчится вперед, что даже вчерашний день вспоминается, как давно минувшее время.)

В распределительном пункте Южной железной дороги — для большей документальности, в пятнадцатом распределительном пункте (мне не хотелось бы нарушать точность и правдивость повествования пренебрежением к фактическим данным) — около часа пополудни открылась дверь. В переполненную комнатушку вошла супруга Болдижара Гюнтер-Леимли, точнее доктора Болдижара Гюнтер-Леимли. Ее муж происходил из бюккской и тётёшской линии этой знаменитой семьи, а она сама была урожденная Илонка Шробахер из Гинафалвы[31]. Распределительный пункт представлял собой не что иное, как небольшой деревянный сарайчик, где могло поместиться не более пяти человек. Но фактически в нем толпилось не менее двадцати, тесня письменный столик и огромные механические весы. За столиком сидел — вернее, то вскакивал, то садился — товарищ Мартон Палинкаш. Он разговаривал сразу по двум телефонам, но от этого голова кружилась не столько у него, сколько у посетителей.

Итак, как я уже сказал, в домике толпилось человек двадцать, которые пришли сюда за одним-двумя центнерами угля или кокса. В то время в Венгрии каждые пять дней вступал в строй новый завод, и все они поглощали такое невероятное количество топлива, о каком в нашей стране никогда и не мечтали, к тому же людям взбрело в голову, что впредь у нас будут топиться все без исключения частные печи, а не только печи больших господ! Именно тогда впервые в истории Венгрии возникла идея доставлять топливо на зиму каждому трудящемуся по месту его жительства, да к тому же на грузовике, а не на какой-нибудь там ломовой подводе. Нечего поэтому удивляться, что такое историческое событие не могло быть осуществлено в первую же зиму без некоторых трений и неразберихи. Но не прошло и двух лет, как самые рьяные из потребителей топлива уже не довольствовались тем, что государство доставляет им на дом дрова и уголь, а требовали еще щепок, бумаги для растопки и хотя бы один коробок спичек, так как «это самое меньшее, чего люди могли бы ожидать от народной демократии!»

Однако в описываемое нами время будапештские жители еще напирали на столик товарища Палинкаша, протягивая ему синие талончики и понукая: нельзя ли побыстрее. Оба телефона без конца звонили, в комнатушке стоял гул и гомон. Посетители негодовали: ведь уже середина ноября, дети мерзнут — погода стоит холодная. Последнее утверждение вполне соответствовало истине, так как даже в этой битком набитой комнатушке по ногам посетителей гулял мозглый ноябрьский холодок, и сколько они ни толкались, сколько ни подпрыгивали, ноги у них мерзли.

Над всем этим шумом и гамом вдруг послышался высокий, визгливый голос. Он принадлежал Гюнтер-Леимлине. На ней была нарядная, подбитая мехом шуба. Ее напудренный подбородок прятался в пушистом воротнике, рот был ярко накрашен, длинные ресницы быстро взлетали вверх.

— Прошу вас уделить мне одну минуту… Всего одну минуту, — произнес этот голос, а рука дамы взметнулась над головами присутствующих, торжественно показывая товарищу Палинкашу синюю бумажку. — Вот ордер с резолюцией товарища министра…

Люди обернулись в сторону Леимлине, так как слово «министр» всегда обладает притягательной силой.

— В порядке живой очереди… — сказал товарищ Палинкаш, которому были хорошо знакомы многие уловки обывателей вроде «резолюции министра» или «семнадцати детей, оставленных дома без присмотра». Но Леимлине не смутилась и не отступила: она всегда шла напролом.

— Взгляните, товарищ Палинкаш… Дело у меня чрезвычайно спешное. Вот здесь указано: «пять центнеров кокса, два центнера дров» и еще (видите?) «Весьма срочно». — (Это уже она написала собственноручно.) — Будьте добры, распорядитесь немедленно. Мне кажется, было бы бестактно звонить товарищу министру и беспокоить его из-за каких-то жалких пяти центнеров кокса, хотя он мне и сказал, что если будут осложнения, то…

Она говорила, говорила, а тем временем протискивалась, делая это с изумительной ловкостью и так уверенно, что люди сторонились, пропуская ее вперед. Да и как же могло быть иначе: ведь ее направил сам министр.

— Покажите, — протянул руку Палинкаш, который еще недавно сам грузил уголь, а теперь стал начальником отделения по доставке топлива на дом.

— Покажите мне этот ордер. Позвольте, но ведь он совсем такой же, как и у остальных.

Леимлине нисколько не смутилась.

— Народная демократия ни для кого не делает исключений! Вполне естественно, что мой ордер не отличается от других, — снисходительно пояснила она и гордо посмотрела на окружающих.