Паноптикум

Боронка искоса взглянул на свою спутницу. Чего она всякий раз называет его товарищем? Как-то не идет это слово к ее накрашенным губам. Правда, не следует никогда делать поспешных выводов: по внешнему виду можно судить о многом, но не обо всем. Кто же, в конце концов, эта надушенная особа, которую больше всего пристало называть госпожой? К шубе она приколола два значка (один — Союза венгерских демократических женщин, а другой — Красного Креста) и даже на зеленой фетровой шляпе, рядом с ярко-красным гусиным пером красовался еще один значок, изображающий не то леопарда, не то еще какого-то дикого зверя… Боронка знает, что женщины — народ хитрый: они на себя что угодно нацепят, особенно когда пускаются в странствия по официальным учреждениям, где им надо произвести впечатление и одержать победу. Все это Боронка подумал про себя, а вслух лишь возразил:

— Но и расстояние немалое, госпожа. Видит бог, немалое!

Когда упряжка прибыла на улицу Бимбо, ослики пошли медленнее, с большим трудом таща повозку в гору по заснеженной дороге. Пришлось седокам слезть с облучка. Боронка пошел рядом с Розмарингом с правой стороны, Леимлине — рядом с Тульпицей с левой. Снег уже валил вовсю, и Боронка надел один из мешков себе на голову, опустив его так низко на лицо, что виднелся один нос, остальными же мешками, по настоянию Леимлине, покрыл груз, позаботившись главным образом о дровах. Ослики еле передвигали ноги, и (чего уж там скрывать, да и стыдиться не приходится) Тульпица, может быть, от напряжения, с которым он тянул тележку по крутой дороге вверх, а может, и по другой причине вел себя совершенно непристойно, издавая громкие и недвусмысленные звуки. Леимлине старалась своей болтовней хоть немного заглушить этот похожий на частые выстрелы треск. Что-то мучило и волновало эту бойкую даму, и она снова и снова возвращалась к интересующей ее теме.

— Здесь всего семь центнеров, не так ли? Семь на семнадцать…

— На восемнадцать… — спокойно поправил ее Боронка.

— Ах да, правда, на восемнадцать… Но ведь это кошмарная цена!

— Вполне с вами согласен, — поддакнул ей Боронка, — господа Гайначки очень неплохо зарабатывают на этой упряжке, изрядный капиталец сколотят. Конечно, это сезонный заработок — весной ему крышка, но до тех пор, что и говорить, хорошую прибыль принесут Гайначкам эти ослы.

— Сколько, по вашему мнению, зарабатывают их хозяева?

Боронка провел указательным пальцем у себя под носом, как будто у него там были усы, и сказал задумчиво, с видом человека, уже успевшего достичь вершин математического мышления:

— Вот, прошу покорно, я сам все это уже подсчитал. Возьмем, конечно, такой день, когда дела идут не очень хорошо, а груз и расстояние велики да еще снег или грязь, ну и очередь у весов… все это надо учитывать. Словом, в такой день я больше одной поездки не делаю, хотя Гайначка за это же время успевает два раза съездить, потому что он колотит ослов до полусмерти, а в очереди у весов так и лезет вперед, под самым носом у грузовиков. На это у него ума хватает.

— А сколько центнеров можете вы перевезти за один раз? — пыталась Леимлине разглядеть маячившую перед ней в туманной дали перспективу.

— Самый выгодный груз — семь центнеров, да когда дорога близкая. Но так редко бывает. Возьмем и здесь среднее: пять центнеров. Восемнадцать на пять, это будет, прошу покорно, девяносто. Умножим их на два и получим сто восемьдесят; Гайначка, в свою очередь, добудет столько же, значит, всего — триста шестьдесят. Ну, конечно, есть и расходы: то тележка поломается (вот вчера пришлось чинить ось), то с ослами что-нибудь стрясется, да и едят они много — на десятку в день. Трудно стало для них фураж доставать: у одного кулака из-под полы покупаем, присылает он нам из Гецепусты. Скупиться ослам на еду не приходится: не поедят как следует — не вытянут груза.

— Так… так… — задумчиво повторяла Леимлине, внимание которой сосредоточилось в ее глазах, как снег во вмятинке ее зеленой шляпки. — Ну, скажем, на расходы уйдет самое большее… я нарочно беру максимальную сумму… ну, сотня, что ли?.. Я не ошиблась, товарищ?

— Откуда вы взяли сотню? Конюшни им не нужно: у Гайначки при особняке имеется гараж, а автомобиля они по нынешним временам не держат, вот ослы там и размещаются прекрасно, лучше, чем в конюшне. Мне они платят форинтов двадцать пять — тридцать, да и то стонут каждый раз, особенно хозяйка, когда по вечерам мы рассчитываемся. Но и без того у них остается ежедневно двести пятьдесят — двести восемьдесят форинтов.

— Боже милостивый! — всплеснула руками Леимлине, воображение которой было поражено столь заманчивыми перспективами. — Триста форинтов в день! — У нее было достаточно фантазии, чтобы сумма возросла в мгновение ока. — А в месяц? В воскресенье вы тоже работаете?

— Конечно! На складе при железной дороге выходных дней нет, а Гайначка за лишний грош готов в лепешку расшибиться.