Паноптикум

Они благостно улыбнулись друг другу, и если бы в этот момент заиграл орган, то, по всей вероятности, затянули бы молитву…

На этом месте я мог бы опять закончить свою что повесть. Ведь читатель, безусловно, сам видит, как чахнущие побеги капитализма, даже погибая, все еще цепляются за жизнь, пользуясь малейшей возможностью приспособиться, словно сорняк в прекрасно ухоженном саду. Но если я не расскажу, что же все-таки произошло с Леимлине и ее двумя осликами, то читатель вряд ли сам узнает окончание этой истории. Кто, кроме меня, может нарисовать картину, как над головой Леимлине снова взошло солнце и она еще несколько недель грелась под его горячими лучами.

Все пошло как по маслу. Ослики вместе с Бенедеком Боронкой прибыли к Леимлине. Бенедек оказался старым, беззубым и молчаливым. Вся семья несколько дней спорила, как назвать осликов, но старик, не слушая ничьих советов, своевольно окрестил их: одного — Шаму, а другого Ганайка, а почему именно так, только богу известно.

С Ганайкой не было особых забот. Он охотно и много ел и был упрям лишь настолько, насколько это полагается животному его породы. Зато Шаму доставил массу забот Леимлине, а также ее супругу Болдижару Леимли, который иногда под вечер, возвратясь со службы, заходил в гараж, превращенный в конюшню, и долго разглядывал осликов, заложив руки за спину. Может быть, он просто размышлял на историческую тему, каким образом ослы попали в его гараж на место автомобиля. Кто знает, какие видения проносились в эти минуты перед задумчивым взором Болдижара? Может, он думал о том, как странно выглядят эти два ослика в его гараже. Вокруг земного шара мчатся самолеты, автомобили, скорые поезда! Страна строится, на месте деревень вырастают заводы, а здесь, в старом гараже, — два ослика! «Такова жизнь, — думал, вероятно, Болдижар, оглядываясь по сторонам, не подслушивает ли кто его мыслей, потом наклонялся к уху ослика, сначала одного, потом другого, и шептал им: — Иа-иа…»

Шаму ревел все ночи напролет, и Леимлине довелось собственными ушами услышать, что ослы не довольствуются скромным «иа-иа», а ревут и воют, как шакалы. А сколько с ним было хлопот! К нему пришлось вызывать ветеринара (сорок форинтов за визит), покупать лекарство и эластичные повязки на бабки ног; снадобье предназначалось против гноя, скоплявшегося у него в почках, и стоило девяносто семь форинтов пятьдесят филлеров, а потом началось еще воспаление уха. Однако нездоровье не мешало Шаму аккуратно выполнять работу. Бенедек Боронка ежедневно делал с осликами одну, две и даже три поездки, и сотенные бумажки так и сыпались на стол, около которого по вечерам восседали супруги Леимли. Леимлине считала бумажки, после каждой третьей слюнявя пальчик с покрытым красным лаком ногтем. Им уже было жалко, что в Венгрии зима продолжается всего несколько месяцев, и они взволнованно изучали в газетах сводку погоды. Всего четыре дня жили они полной упоительных надежд жизнью, как вдруг прочитали, что наступит «временное потепление». Это известие было тяжелым ударом для Леимлине, только слово «временное» немного смягчало ее печаль. Но прогноз оказался неправильным, и холод продолжал усиливаться: термометр за окном показывал все более низкую температуру, а Леимлине торжествовала двойную победу: во-первых, из-за упорно державшейся холодной погоды, и, во-вторых, потому, что она оказалась права, так как всегда утверждала, что газеты врут. Правда, газеты сознались в допущенной ошибке и сообщили, что холода удержатся, так как огромные массы холодного воздуха устремляются на Венгрию с востока… Леимлине глубоко вздохнула. Первый раз в жизни радовалась она тому, что получит Венгрия с востока…

Одним словом, дела шли хорошо. Однажды в воскресенье — это было в ванной комнате — Леимлине почти со страстью схватила за руку Болдижара (он как раз собирался намылиться), горячо прижала ее к себе, как будто не хотела никогда выпускать, и прошептала:

— Послушай, Болдижар, лишь бы нас оставили в покое… лишь бы не помешали… да, не помешали нашей индивидуальности снова развиваться. — С какой гордостью произнесла она это слово «индивидуальность»! — Ведь у нас столько предприимчивости! Столько всяких идей! — И она чуть не заплакала от умиления, что наконец-то дождалась возможности проявить свою инициативу.

— Ты права, как всегда, дорогая, — сказал Болдижар. Его поросячье лицо засветилось умилением, и он, отняв свою руку у жены, стал намыливать физиономию. — Частная инициатива, личная предприимчивость — это единственное средство, при помощи которого еще можно было бы снова поставить на ноги этот гнилой мир, черт бы его побрал таким, какой он сейчас есть! Только частная инициатива, а не то… кхе… кхе… — Приступ кашля, как всегда по утрам, чуть не вытряхнул господина Болдижара из полосатых штанов пижамы. Немного откашлявшись, он продолжал: — Да, моя дорогая! Это самое существенное! Только фантазия частного предпринимателя может усмотреть в двух осликах, в двух серых, невзрачных осликах безграничные возможности…