Паноптикум

Антигона потянулась, удобнее устраиваясь на автомобильном сидении. Медленно, неглубоко вдохнула. Запах мокрого асфальта и озона – резкий, сладкий, головокружительный – чувствовался даже в салоне. К нему примешивалась пряная бензиновая вонь. Антигона вбирала воздух понемногу, делая длинные паузы между вдохами, боясь, что снова захлебнется, как только что на крыльце.

Дождь усиливался. Лезвия молний вспарывали брюха жирных туч, из которых выкатывались все новые и новые капли, хлещущие землю. Экзекуции вторили раскаты грома – чеканные, как бой боевых барабанов.

От очередного грохочущего «т-р-ру…» Антигона испуганно вздрогнула и, чтобы успокоиться, переключила внимание на размытый пейзаж за окном. Наверное, таким и видят мир близорукие – вечная растекшаяся акварель перед глазами. Можно было бы спросить у отца, но не стоит отвлекать его от дороги.

Яков Ильич нервничал: он давно не водил и растерял сноровку. Да и погодка подкачала. Хорошо хоть маршрут, построенный GPS-навигатором Тониного смартфона, насчитывал не слишком много поворотов и пролегал по недавно отремонтированной трассе.

– Все хорошо, Тонь? – нарушил он тишину.

– Да, – пискнула дочь.

Как-то не верилось. Яков Ильич видел, каких усилий ей стоило выйти на улицу. Он забарабанил пальцами по рулю, пытаясь прогнать тревогу. Десятки раз за утро он успел пожалеть, что собрался ехать к отцу Серафиму. Слова молодого выскочки-врача о «серьезном лечении» не выходили из головы. Что, если это ошибка? Что, если ему, отчаявшемуся старику, просто хочется переложить ответственность за Тоню на кого-нибудь другого – хоть на Господа?

«На все воля Божья, – решил Яков Ильич, отметая сомнения. – Мы уже выехали и не повернем обратно. А потом – будь, что будет».

Антигону тоже терзали раздумья. Что за «хороший человек, который поможет»? Ей вдруг вспомнилась детская игра, с помощью которой родители учили ее считать. Сколько ей было? Кажется, четыре. Она сидела у мамы на коленях и тыкала в машины за окном, восклицая: «Красная раз, красная два!» и глотая букву «р», а мама смеялась и загибала ее маленькие пальчики…

От этих воспоминаний почему-то заболела голова, и Антигона переключилась на счет.

«Раз машина, два машина.... Три машина, четыре машина…» – Мысленное повторение чисел убаюкивало. Дворники качались, очищая лобовое стекло от потеков воды. Туда-сюда. Будто маятник. Нет, не маятник – метроном, совсем как тот, с которым она играла в первые годы в музыкалке. Узкий и строгий, он возвышался над девочкой, направляя непоседливые пальцы на верный темп. Она часто представляла, что, будь метроном человеком, стал бы строгим учителем, носил костюм с галстуком и бродил по классу, размахивая указкой, идеально отсчитывая доли. Туда-сюда. Тук-тук.

«Пять машина, шесть машина…»

Вот мама водружает метроном на верхнюю полку стеллажа, отходит в сторону и с улыбкой наблюдает за игрой дочери…

Туда-сюда.

Почему снова так больно? Будто кто-то вколачивает гвозди в виски.

«Семь машина, восемь машина…»

Туда-сюда.

Антигона чувствовала себя рыбкой в аквариуме, которая смотрит на мир сквозь стекло. Волны укачивали ее – откуда в аквариуме взяться волнам?

Тук-тук.

«Девять машина…»

А на десятой машине течение унесло ее. Наконец Антигоне стало тепло и спокойно. Она ощущала свет впереди, мягкий и приятный, и тянула к нему пальцы, и тянулась всем своим существом. Оттуда веяло легким волнительным ветерком: вот-вот она достигнет чего-то, вот-вот что-то настигнет ее… Даже бессонная усталость отступила, спугнутая предчувствием открытия, что разлилось в груди топленым молоком.

– Мы приехали, Тоня. – На ее плечо опустилась отцовская рука. Тепло испарилось. Вместо него вернулся холод, пробравшийся под пальто и щекочущий ребра. – Выходим.

Антигона открыла глаза и сквозь акварельную мешанину красок на стекле разглядела, что остановились они у подножья холма, а на его вершине находится какое-то здание, скрытое деревьями.

– Где мы, пап?

Яков Ильич вздохнул и признался:

– Приехали в монастырь. Поговорим с батюшкой…

– Ч-что? – Слезы брызнули у Антигоны из глаз. Дыхание сбилось, будто в горле застрял камень. – Я… Я не хочу! Не пойду никуда, ни к какому батюшке… Не пойду!

– Пожалуйста. Если что-нибудь нам не понравится, мы тут же уйдем. Умоляю…

Не дожидаясь ее реакции, Яков Ильич выбрался из салона, обошел машину и открыл дверь со стороны дочери.

– Тонечка…

Она замотала головой, бормоча:

– Посмотри, как далеко идти, так далеко… Я не смогу. Зачем ты меня сюда привез? Мне было нормально и дома. Там тепло и тихо. Я хочу обратно…

– Тут же всего ничего пройти, немного вверх подняться. Я помогу тебе.

«Папа желает тебе только лучшего. Не огорчай его, – поддакнула Исмена. – Что, если батюшка сможет нам помочь?»

– Ладно. – Антигона покорилась двойному напору. Ласковый голос сестры и воля отца – вот все, что удерживало ее от истерики, собравшейся в груди клубком наэлектризованных проводов. Она шмыгнула носом и вытерла слезы рукавом пальто. – Пап, – заныла Антигона, отдавая себе отчет, что звучит просьба до ужаса жалко. – Возьми меня за руку, мне… мне страшно.