Пантанал и дети Ла-Манша

Выяснилось, что я могу подниматься со строго лимитированной скоростью. Солдаты пытались нести меня, но быстро застряли на узкой лестнице. У меня началась клаустрофобия.

— Идите вперед, а то мне дышать нечем! — предупредил я.

Бойцы ушли выше, но недалеко, держа меня в поле зрения. Мне очень стыдно, но я шел на четвереньках, придерживаясь руками за ступени. С другой стороны — шел сам, а не меня несли.

Шаранов периодически выходил на связь, матерился и поторапливал.

— Валите все на меня, ребята! — великодушно разрешил я.

Так же великодушно меня послали.

Спустя геологическую эпоху я вошел — вполз на пешеходный переход на высоте 45 метров. В руки мне милосердно сунули флягу с водой. Ноги дрожали. Или наоборот. Дрожало все тело, а ноги нет.

Пространство было вновь освещено прожекторами снизу. Все сняли ПНВ. Солдаты суетились в проходе. Другого взвода еще не было.

— Там лестницу пришлось расчищать! — объяснил Шаранов. — Сейчас будут!

В проходе стояла тренога с прибором наблюдения. Перед ней два накрытые черной пленкой куля.

— Мертвые! Оба! — подтвердил офицер. — Колото — резаные раны!

— Вы ничего не трогали? — спросил я. — Надо зафиксировать тела!

— Мы сделали фотографии!

Присев перед телами, я приподнял пленку и бегло осмотрел тела. Первый солдат лежал, смежив глаза, будто собрался подремать. Видно, что смерть подстерегла его неожиданно.

Вид второго оказался пугающ. Жуткая судорога перекосила лицо. И в отличии от первого, покойник уже начал синеть.

— Вы закрыли ему глаза! — констатировал я. — Зачем? Вас же предупреждали, ничего не трогать!

— Вы сами не знаете, от чего мы вас избавили! — оправдывался офицер. — Он как будто призрака перед смертью увидел! Никогда такого не видел. Глазные яблоки из глазниц повылазили.

— Что б тебе… повылазило! — не выдержал я. — А это что?

От трупа к дальнему входу вела темная дорожка.

— Похоже на кровь! — подтвердил Шаранов. — Что бы это ни было, оно настигло его в дальней башне! Я приказал взять пробы следа, а перед дальней башней поставил пост. Командир велел туда не соваться, подождать пока первый взвод поднимется навстречу.

— Ивандюков! — понимающе кивнул я. — Все лучшее первому взводу!

И направился к дальней башне.

Перестрелка в дальней башне.

— Остановите его! — приказал Шаранов.

— Только попробуйте! — предупредил я. — Я старше вас по званию и вам не подчиняюсь.

Волшебное напоминание о званиях снизило градус напряженности. Лейтенант лишь приказал выделить сопровождение. Перед входом в башню дежурили двое солдат.

— Слышно что — нибудь? — поинтересовался я.

— А вы не чуете? — спросил боец.

Из темного проема несло отвратительной вонью. Затрудняюсь ее классифицировать. Бесспорно, лишь одно — вонь имела органическое происхождение. Если взять 2 разнородных запаха — змеиный и допустим, конский, то слышанный запах был скорее ближе змеиному, но не змеиный. Мерзкая вонь, вызывающая чуть ли не аллергическую реакцию.

— Фонарь есть? — спросил я, остановившись и глядя в неосвещенную глубину башни.

— У вас же ПНВ!

Дурак, ничего не понимал.

Я изготовил пистолет, отлично помня ударные стрельбы под Парижем, когда вообще никуда не попал. Надвинул ПНВ и решительно шагнул вперед.

Под ногами хрустнуло. Воздух внутри оказался сухим как в пустыне, вонь сделалась невыносимой, и я прикрыл нос перчаткой. Башни строились одинаковыми и тамбуры у них должны были быть одинаковыми, где — то метров 16 квадратных. Это было пустое помещение с выходом на винтовую лестницу. Едва я оказался в нем, как дыхание сдавило. Я стоял в ничем не занятой комнате, а чувствовал себя в немыслимой тесноте. Мне казалось, что вокруг меня, и даже над головой что — то есть, и оно живое и враждебное. Кошмарное состояние как в болезненном сне. Ты вязнешь, теряешь силы, больше того, надежду, а кошмар обволакивает тебя, не выпускает, мучает, лишает сил.

ПНВ ослеп, озаряя все равномерным ярко — зеленым светом. И тут снизу шарахнули. Стреляли не прицельно. Пули брызнули врассыпную, высекая искры из камня. Я словно очнувшись выставил руку на лестницу и нажал курок.

Автоматический пистолет выпустил обойму одной очередью, все 15 патронов. Раздались крики. События приняли фрагментарный порядок. Вот меня выдергивают из тамбура. Я теряю равновесие. Следующий кадр, меня вздергивают за комбинезон и ремень. Переход несется скачками — меня несут. Навстречу бегут солдаты. На дулах автоматов бьются огоньки выстрелов.

Бой сам собой переходит в неконтролируемую фазу. Кто — то стреляет, несмотря на команду прекратить огонь. Мы отходим к «нашей» башне. Меня вбрасывают туда, и у возникает сильное подозрение, что я скачусь на пузе до самого дна.

Сделать это не дает чья — то спина. Мат — перемат. Солдат оборачивается, чтобы дать мне в зубы, но видит следователя и закидывает мои руки себе за шею. Я съезжаю на нем на всем протяжении до выхода.

Мост ярко освещен прожекторами крейсера. С топотом от дальней башни бегут солдаты первого взвода.

— Кто стрелял? — надрывно кричит лейтенант Воробей.

Это не так страшно, как страшно окаменевшее в злобном оскале лицо Межеедова.