В панике таскают из зала золоченые стулья, расставляют вещи, что-то уносят, приносят, сталкиваясь в дверях. Спешно покрывают постели. Только Беркутов не принимает никакого участия и сидит с книгой и своими бумагами. Капитан в валенках, и у него пуговицы с орлами обернуты тряпочками красного цвета, но необрезанные концы торчат, как лопухи.
На сцене Петухов, капитан, граф. Иван Иваныч, Беркутов, Анна Фед., Шишикина, капитанша.
ТОРОПЛИВЫЕ ГОЛОСА. Скорее, скорее… Подушки где?.. Дров валите больше. Не толкайтесь… Портрет снять… Боже мой… Не оставляйте свободных мест… Что вы все на дороге… Спаси, господи… Валерий Николаевич, что же вы… Безобразие… Дров больше.
АННА ФЕД. Ради господа, скорее. Все ценное в спальню тащите, под кровать.
ГРАФ. У меня ничего не выходит.
АННА ФЕД. Помогите же графу. Die Родион? Боже мой!
ШИШИКИНА
ГРАФ. Господа, зачем вы меня поместили рядом с этой женщиной…
КАПИТАН. Вот работа-то чертова…
ПЕТУХОВ. У меня лишняя подушка. Кому дать подушку?
ШИШИКИНА. Давай, давай. Все давай.
ПЕТУХОВ. Вот это так постановочка, черт возьми! А вы, гражданка, кажется, слишком серьезно свою задачу поняли. Вы что, на весь век здесь устраиваетесь? Завидую этим существам. Пришла новая власть. Мы в панике, все перевернулось, а они, эти… амебы только благодушествуют. Вы, гражданка, — амеба. Поняли?
ШИШИКИНА. Ты что привязался? Я те такую амебу покажу, что не опомнишься.
ИВ. ИВ. Я что-то надорвал себе… Ой…
БЕРКУТОВ. Чем хуже, тем лучше.
ГРАФ. Ну, я отказываюсь. И возьмите меня, пожалуйста, от этой женщины.
ШИШИКИНА. Что топчешься-то на дороге? Пусти, говорят…
ГРАФ. Я прошу перевести меня отсюда…
АННА ФЕД.
Входит Кашин.
АННА ФЕД. Родион, куда же ты пропадал?
КАШИН. Солонину прятал и кое-что из ценного. У вас готово тут?
ГРАФ. У меня ничего не готово.
КАШИН, Главное, в спальню не пускать его. Я все туда сплавил. Ну-ка, тут как? — Кровати поставили, портрет переменили… Эй, олухи царя небесного! Что же вы корону-то оставили? В раме — что полагается, а над рамой-то, черт ее что… Ну-ка, Петухов, отломи.
ПЕТУХОВ. Что вы, зачем ломать. Как в Москве устроим. Ну-ка, Иван Иваныч, у вас красный платочек, дайте-ка.
ИВ. ИВ. Какой красный платочек? А. да… вот извольте.
ПЕТУХОВ. Держите меня.
КАШИН. Да, надо площадь прикинуть. Нет ли излишков.
ВСЕ. Что не годится? Где не годится?
КАШИН. Чисто очень, вот что. Скажет: сколько вас тут народу, и как сейчас только после ремонта, не заплевали, обоев не порвали. Сразу и заподозрит, что жильцы не настоящие, а фигуральные.
ГРАФ. Да. это верно. В Москве так устраивают, что ни на одну лестницу войти нельзя: все помоями залито и в коридорах точно выгребные ямы.
КАШИН. То-то вот — выгребные ямы… У самих-то соображения нет… Ну-ка, Петухов…
ПЕТУХОВ. Окна бы разбить, тогда бы не засиделись тут…
Входит Шишикина с корзинкой.
ШИШИКИНА. Что вы тут делаете, граждане?
КАШИН. О, чтоб тебя, испугала до смерти.
ШИШИКИНА. Вы зачем квартиру мне портите? А? Убирайтесь к себе, там и пакостите.
КАШИН. Ты что, сухого гороха объелась? Что ты тут — хозяйка?
ШИШИКИНА. Теперь, брат, хозяев туг нету, были да все вышли…
КАШИН. Вот лешего-то еще себе на шею посадили. Ну-ка. сядьте, посмотрим, как оно выйдет.
Все садятся.
ПЕТУХОВ. Амеба, сядь, пожалуйста. Амеба, сядь.
КАШИН. Вот этот угол велик остается… велик.
ГРАФ. Можно сказать, что холодная стена, дует очень.
КАШИН. Да, правда… Нет, все равно велик. Много свободного места. Надо бы так заставить, чтобы как в хорошей больнице было.
КАПИТАН. Вот эта темпераментная особа распространилась очень. Ее бы сжать надо.
ИВ. ИВ. Это правда. Разрешите вас сжать немного.
ШИШИКИНА. Чего?.. Свою жену пойди сожми. Мне, брат, 32 аршина полагается.
ГРАФ. Слышали?.. И меня заставили жить с ней рядом!
ПЕТУХОВ. Откуда, откуда это тебе 32?
ШИШИКИНА. А муж…
КАШИН. Die он у тебя?