Пантера Людвига Опенгейма

Пробиваясь к проходу, Давид увидел в нескольких футах от себя оскаленную пасть последней, оставшейся в живых собаки, бросившейся на ограду в поисках спасения. Ее черные глазки, полные звериного отчаяния, сверкнув, неожиданно скрестились с глазами Давида – и следом могучий прыжок огненного чудовища раздавил пса.

У самого занавеса Давид оглянулся. Три рыжих чудовища разгуливали по круглой, заваленной обезображенными трупами овец и собак, арене. Но когда клыки одного из тигров впились в горло другого, когда три чудовища стали рвать друг друга на части, Давид понял, что представление окончено и ему здесь делать больше нечего.

6

Последнее окно в особняке с мансардой и головой хищного зверя, охранявшего этот дом, потухло. Стоявший в темной подворотне дома напротив, Давид еще теснее прижался к сырой кирпичной стене. Открылась дверь парадного, и на крыльцо вышел Себастьян, в том же черном цилиндре и плаще, с неизменной тростью. За ним медленно выплыла женщина в широком берете с газовой вуалеткой, одетая в черное. В руке, обтянутой перчаткой, она держала зонт. Они спустились по лестнице на тротуар, вышли на мостовую и, не торопясь, двинулись по самой ее середине. Шли они молча. Себастьян поддерживал даму за локоть. На фоне мокрой, блестевшей после дождя улицы их удаляющиеся фигуры быстро превращались в черные силуэты…

Давид понял, что трость и зонт – их единственная поклажа. Что они уходят. И тогда, выбежав из своего укрытия на самую середину улицы, он крикнул:

– Лейла! – и, чувствуя, как улица плывет у него перед глазами от одного имени, видя, как двое остановились и оборачиваются к нему, закричал вновь что было силы: – Я знаю: у тебя другое лицо! Твое настоящее лицо, Лейла… А главное, я знаю, кто ты.

…Улицу, только что потрясенную его воплем, охватило молчание. И женщина, и Себастьян теперь смотрели на него.

– Но я не знаю вас, – сказала она.

Кровь стучала в его ушах. Он сделал несколько шагов в их сторону и остановился.

– Конечно, госпожа Элизабет! – усмехнулся он. – Я и не ждал другого ответа! Ведь иначе тебе пришлось бы вернуть мне долг. Мне, Давиду Гедеону, и Рудольфу Валери. Не так ли?

Два силуэта нетерпеливо ждали.

– Я никогда не знала вас, – повторила женщина.

– Надеюсь, это все? – спросил Себастьян, постукивая тростью о мостовую.

Давид покачал головой:

– Нет. Ваша дама о многом забыла. Когда-то она обещала мне свою жизнь. Я пришел забрать долг. Я попытаюсь забрать его…

– Он сумасшедший, – негромко сказала женщина.

– Вот именно – сумасшедший! – с тревогой в голосе подтвердил мужчина. – Надо же, он пришел за вашей жизнью! Как это мило с его стороны! – полушутя уронил он и следом, едва скрывая раздражение, бросил. – Вам сказано: дама вас не знает. Что вам нужно от нас еще, черт возьми?!

Давид чувствовал, что едва справляется с собой. Он вытащил из кармана плаща револьвер, взвел курок. И тут же понял всю нелепость этого поступка. Точно еще один шаг, другой, и все птицы земли, сплотившись воедино, бросятся на него с черного неба и не оставят даже кровинки на мостовой. Или случится что-нибудь иное, о чем он пока даже не ведает? Но пусть будет так! Они заставляли его бояться, но больше он не доставит им такого удовольствия!

– Эй, милейший, не шутите так! – вскинув трость, взвизгнул Себастьян.

Кровь молотом стучала в его ушах, но Давид уже заставил себя поднять револьвер и прицелиться. И не нажал он на спусковой крючок только потому, что удивился яркой вспышке, озарившей бледное и хищное лицо женщины, ничем не встревоженное, а рядом с ней злобно ухмылявшуюся усатую физиономию Себастьяна; и удивился собственной тени, что стремительно, среди загоревшейся мостовой, вытянулась до их ступней. А когда оглянулся – было поздно. На него летели, разрастаясь с чудовищной быстротой, две фары. Он не успел отбежать, не успел даже выстрелить.

Автомобиль превратился в слепящий шар и сбил его с ног.

…Сквозь острую головную боль и темноту он слышал два голоса – мужчины и женщины. Они спорили о чем-то. Давид ясно чувствовал, что лицо его разбито, вспорота бровь, сломаны ребра. Наконец он заставил себя открыть глаза и увидел над собой темный потолок ночного осеннего неба, нависшую над ним стену дома, который он узнал не сразу, фонарь и этих двоих. Газовая вуаль, отброшенная с широкого берета женщины, открывала ее бескровное лицо. В руке, обтянутой перчаткой, Себастьян держал мутно сверкавшую бритву. Мельком бросив на Давида взгляд, увидев, что тот пришел в себя, он просиял так, что рыжие усы его, вторя улыбке, разъехались в стороны:

– Вот он, голубчик! Поглядите-ка – лежит! Доброе утро, господин стрелок. Я же говорю, госпожа, брось его здесь, он тотчас же побежит в полицию! – Но с сомнением поглядев на пленника, добавил: – Или поползет.

– О чем ты? Какая полиция! – холодно и сухо рассмеялась женщина, тоже рассматривая Давида. – Этот сумасшедший полжизни выслеживал меня, охотился за мной, если верить ему на слово, вовсе не для того, чтобы жаловаться правосудию. Но, с другой стороны, он пытался убить меня. За это стоило бы его проучить!