Пантера Людвига Опенгейма

Шли минуты. Сидящие в зале, как завороженные, смотрели на танцующую пару.

И вдруг волнение пронеслось в толпе. У самого края сцены вспыхнуло свечение, словно это загорался воздух. Свет становился все ярче и скоро можно было уже понять, что он приобретает форму и движется, подражая движениям двух людей – мужчины и женщины, танцующим в глубине сцены. Свечение разрасталось, одновременно меняя форму. И спустя всего несколько минут уже два исполинских животных, лев и львица, танцевали перед публикой. Львица, оранжевая, искрящаяся, изящная и сильная, прыгала, точно играла сама с собой на невидимом поле. Лев, пылающий ярко-алым светом, куда более крупный, был могучим и грозным, но звериные черты его скорее вызывали безотчетный страх, чем восхищение. Гремучей тоской, роковой опасностью веяло от этого зверя, клетка для которого была бы самым надежным пристанищем! Прошло еще немного времени, и два огненных зверя стали сближаться. Теперь они играли вместе. Было заметно, что львица хочет укротить могучего зверя, своего спутника, обворожить его, отвлечь от самого себя. Помочь ему стать другим. Но лев был страшен, и много сильнее ее – и все чаще в его звериных движениях появлялась не грация танцующего, но молниеносные движения охотника…

На небольшом возвышении, недалеко от края сцены, за столиком юбилярши, Аделина Велларон сжала руку барона. Ее ногти впились в его крупную ладонь, в старую дряблую кожу, но Розельдорф, словно окаменев, не почувствовал боли.

– Господи, – не отрывая глаз от сцены, прошептала она, – я боюсь. Посмотри, как они огромны. Это не фокус. Я чувствую жар от этих чудовищ. Они убьют нас. Мы погибнем. Прошу тебя, останови их!

Но барон не слышал ее, он точно оглох: как и Гарт Гарвей, он смотрел туда, где на сцене танцевали, уже почти в поединке, два огненных зверя…

Внутри Давида все пылало. Его произведение становилось отдельной субстанцией, и в этом было настоящее наслаждение! И когда он отдал последнюю каплю себя – огненному животному, настоящему исполину, зверь, яростный и непобедимый, оторвался от него. Больше он не принадлежал ему, Давиду! Он приказывал ему делать одно, но пылающий лев творил другое, куда более совершенное. И тогда Давида, ошеломленного догадкой, охватил ужас. Он понял, что вовсе уже не управляет животным, а, скорее, оно управляет им! Оно заставляет его танцевать, отдавая себе все новую энергию. Лев пил из него, как пьют вино из кубка! Это было наваждением, но это была так! Но что должно было случиться, когда кубок опустеет? С ужасом Давид видел, как рожденный им зверь наливается таким яростным пылающим алым светом, точно готовится вспыхнуть и спалить все кругом, не пощадив никого. Теперь он готов был разорвать львицу – и она уже из последних сил сопротивлялась ему.

Одна из женщин закричала, когда пылающий грозный зверь бросился на свою подругу. И в то же мгновение раздался оглушительный взрыв. Сноп ярких искр рассыпался по деревянным подмосткам, рванулся в зал и вспыхнул в сотне мест, мгновенно превращаясь в языки пламени, в которых растворились и пропали оба зверя.

Самого худшего пришлось ждать недолго – еще несколько мгновений. Дикий вопль, почти одновременно исторгнутый доброй сотней женских ртов, заставил содрогнуться даже самых хладнокровных. Пламя в сравнении с ним показалось детской забавой.

В зале началась паника…

Кулисы пылали, огонь играючи взбирался по вертикали, поглощая доверчивый материал, и перебрасывался на деревянную обшивку стен. Некоторые бросились тушить пожар, но основная толпа, подминая под себя столы, стулья, самое себя, ринулась к дверям. Те, что еще совсем недавно пили и болтали друг с другом, теперь наступали на животы, лица своих менее расторопных соседей, не замечая ничего кругом.

Группа мужчин, в большинстве военные, желая немедленно прекратить панику, была сбита с ног и в миг растоптана…

Волей провидения открытой оказалась лишь одна дверь – центральная. Гости, добравшиеся до других дверей, ломились в них, безуспешно пытаясь снести, но не столько напирали на деревянные преграды, сколько давили друг друга и мешали самим себе. Быстро разраставшееся пламя наполняло помещение, охватывая смятые скатерти, платья оглушенных или раздавленных, лежавших в проходах и между столиками людей. Откатившись от закрытых дверей, гости рванулись к единственной – распахнутой. Но там давно уже было столпотворение. Губительный страх что было сил потешался над своими жертвами. Одни уже образовали целую баррикаду из задавленных тел – с ними было все кончено. А еще уцелевших этот страх заставлял карабкаться по спинам друг друга. И каждый протягивал руки к выходу – туда, где в молчаливом сиянии, безразличные ко всему, горели холодным огнем хрустальные люстры вестибюля!